Чайна Мьевилль - Неприкаянные письма

– Окончания строительства, что ли? – переспросила она.

– Нет, когда она прорвется в пещеру того, кто спит внизу, – ответил я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. – И вызовет конец света.

– Вот чего не знаю, того не знаю, – сказала гадалка. – Вообще-то я узнаю новости из Интернета. Есть у тебя Инстаграм, дедуля? Могу адресок подкинуть. Борода у тебя шикарная. Что это в ней, птичье гнездышко, что ли?

– Так спроси у своих дурацких карт, коли сама не знаешь, – ответил я, скатываясь, к своему стыду, на жаргон уличных предсказателей. Я – легендарный маг Британии. Но даже легенды, или, как они теперь говорят, леги, терпят неудачи, случись им пасть жертвой несчастной любви. Моя любовная история не из тех, о которых снимают кино. Она не скандальная, как история Гвиневеры и Ланселота, Артура и его зазнобы. Вот про них фильмов полно, я сам видел. А моя история – это просто отношения колдуна и колдуньи, рассказ о том, как знания, накопленные веками, перешли от старшего к младшей, более мудрой. Хотя, знай англичане всю правду о кое-каких наших эскападах, они залились бы краской стыда.

Гадалка протянула мне ладонь, прося благословить ее серебром, которое отвергла, затем ассигнациями, которые я собрал, десятилетиями вскрывая конверты. Не дошедшие до адресатов поздравительные открытки часто лежат бок о бок с купюрами.

Из протянутой мне рубашками вверх колоды я вытянул Волшебника. С таро всегда так. Карты сами превращаются у меня в руках. Тоже, наверное, шутка Нимуэ.

Вообразите себе на минуту волшебника, стоящего на вершине сосны и восторженно озирающегося по сторонам: ему кажется, будто его окружают хрустальные стены башни, он уже предвкушает, как будет сидеть здесь век за веком, наслаждаясь тишиной, читать книги, которые не успел прочесть раньше, изучать заклятия, на которые прежде не хватало времени. Так что первый период моего «наказания» был приятным. Вообразите себе волшебника, уверенного, что его любит ведьма. Сто лет прошло, прежде чем этот волшебник шагнул с края воображаемой платформы и ухнул вниз, сшибая головой сосновые шишки и совиные гнезда, а заодно и соображая, что его не заточили в башню, а банально бросили.

Из кармана Адама я вижу, как мерцает впереди рукоятка Эскалибура. На мой взгляд, волшебные мечи не должны светиться. Ведь свет сразу выдает тебя врагу – а это глупо. Да и потом, свечение может ввести в заблуждение и самого владельца меча: помню, как я впервые увидел в магазине и тут же купил электрический фонарик. К стыду своему, я даже не усомнился в том, что этот предмет обладает способностями, намного превосходящими обычные; ну, например, может резать сталь или еще что-нибудь такое. Конечно, я скоро понял свою ошибку. Фонарь только и мог, что испускать свет, да и то лишь до тех пор, пока не сядет батарейка. И все-таки жаль, что сейчас у нас нет при себе обычного фонаря. По-моему, Нимуэ с Эскалибуром в руках – что обезьяна с гранатой. От нее за милю несет сосновым дегтем и русалочьим духом. Она слишком долго была игрушкой, чтобы доверить ей колдовство, к тому же я не знаю, какого рода магию она теперь исповедует.

Мы минуем настоящий клад – золотые и бронзовые предметы лежат в земле совсем близко к поверхности, раз лопатой ковырнуть. Меж ними шмыгают ящерки. Природа мелкого хищника снова едва не берет надо мной верх, но я строго-настрого запрещаю себе отвлекаться. До чего же неудобно жить в таком вечно голодном теле!

Нимуэ вонзает Эскалибур острием в стену, прекращая наш полет. Мы оказываемся внутри огромной подземной полости – здесь легко поместился бы целый собор. Перед нами несколько лестниц, на них стоят рабочие и тщетно стараются убедить себя в том, что мы им только кажемся. Еще впереди зияет вход в тоннель, где урчит та самая машина, которой досталась сомнительная честь называться именем королевы. Стены уже готового тоннеля опоясывают сталью. Я поднимаю глаза на ведьму.

– Ну что, так и будешь горностаем? – спрашивает она. Хотя часть моих магических способностей осталась в канализации, я все же чувствую, что мне не обязательно хранить верность одной форме. Я затягиваю ритмический куплет, чтобы превратить себя во что-нибудь другое. Судя по взгляду, который бросает на меня Нимуэ, мое новое обличье не вполне подходит случаю. Мои ветвистые рога цепляются за стенки туннеля.

Одним мановением пальцев Нимуэ превращает меня в прекрасную девушку, что одновременно и справедливо, и неприятно. Годы, проведенные мной в теле юной особы, были куда хуже, чем те, когда я был оракулом-оленем, – в таком обличье меня хотя бы уважали другие волшебники. Совсем не то что быть хорошенькой девушкой и, следовательно, считаться существом, напрочь лишенным интеллекта, – кто-кто, а Нимуэ знала, как меня будет бесить подобное положение вещей.

Адам подпрыгивает от удивления и едва не теряет равновесие.

– Старик, – дрожащим голосом спрашивает он. – Это все еще ты? Ты стал хорошеньким, что твоя леди. Что это за игра такая, друг? Что происходит? – Тут он грустно переминается с ноги на ногу. – Знаешь, а у меня хвост остался, – добавляет он шепотом. – Прямо в заднице торчит.

Во что бы его превратить? В мышь? Но мои навыки уже не те, что прежде, заскорузли от долгого бездействия. Слишком много магии вернулось ко мне сразу, и Артура надо спасать, а я, кажется, не помню, что делать. В общем, я готовлюсь к неудаче.

– Мечом махать можешь? – спрашивает Адама Нимуэ. – Вдруг понадобится.

– Я играл в регби, – отвечает он, раздувая грудь. Сомневаюсь, что он хотя бы держал мяч для регби в руках.

– Годится, – отвечает Нимуэ.

Она подпрыгивает вместе с нами и легко, точно пушинка чертополоха, опускается прямо на корпус машины. Работающие на ней люди таращат глаза. Нимуэ, нюхнув воздух, отталкивается от машины и устремляется вперед, точно речка по скалам. Она водяная ведьма, а я ее горничная и стараюсь не отстать. Адам, спотыкаясь, бежит за нами. Я чувствую, как «Елизавета» сотрясает землю у меня под ногами, и мне тут же хочется применить магию, про которую я забыл, что она снова у меня есть.

Столько лет прошло, не знаю, что с ней и делать. Для начала я снова становлюсь прежним Мерлином, тем самым, в мантии, усыпанной звездами, и симпатичной остроконечной шляпе, над которой любила издеваться Нимуэ. Адам фыркает, но мне плевать.

Я опрокидываюсь в горизонталь и лечу.

Где-то на середине тоннеля замечаю, что на моей лодыжке болтается Адам.

– Старик! – вопит он.

– Отпусти! – отвечаю я.

Нимуэ почти не видно. Она мчится впереди, в дрожащем мерцании Эскалибура, под громовой саундтрек бурильной машины.

– Я готов остаться горностаем, лишь бы быть ее горностаем, – скулит Адам. – Клянусь!