Анджей Пилипюк - ФАНТАСТИКА И ФЭНТЕЗИ ПОЛЬСКИХ АВТОРОВ - ЧАСТЬ ВТОРАЯ

— Привет, мусор, — произнес гость. — Желаю всего самого лучшего.

— Ты кто такой? — схватился Бирский за оружие.

— Не обманывай себя коммунист-атеист. Ты прекрасно знаешь, кто я такой… И подарочек тебе имеется… — Николай сунул руку в мешок. — А пожалуйста, — выложил он на стол новехонький автомат "Узи". — Со своей ржавой тэтэшкой можешь в ухе колупаться, а не гоняться за преступниками…

— Но такого же не бывает…

Милиционер ощупал оружие. Оно было самым настоящим: пальцы в металл не проваливались. А Николай выставил на стол бутылку шоколадного ликера.

— А тут: чтобы было чего почитать в свободную минутку, — положил он на стол стопку книжек. — И помни, чтобы мне не трогать Якуба Вендровича, потому что розгу получишь [76], - погрозил святой пальцем и направился к выходу.

Совершенно обалделый участковый осматривал оружие… Вот это была штука, дружки с других участков будут только завидовать. Но ведь… Так нет же, Николай ушел! Холера, но ведь "узи" не исчезал. Или, все-таки, Николай существует? Бирский выпил стакашку ликера. Напиток был божественным на вкус. Бирский налил себе еще порцию…

А где-то через час перед участком с писком шин остановился патрульный автомобиль: летучая бригада из Люблина. Два инспектора вошли в помещение без стука.

— Проверка, — сообщил один из них, — предъявляя удостоверение.

— Участковый Бирский докладывает…

— Вольно. А это что за холера? — инспектор глядел на импортную волыну, все еще лежащую на столе.

— Докладываю, что это автомат.

— Вижу. И что он тут делает? В ваше снаряжение он никак не входит.

— Это святой Николай принес, — улыбаясь, доложил милиционер.

Инспектор как-то не разделял его веселья.

— Святой Николай? — процедил он сквозь зубы. — А ну дунь-ка в трубочку. Ха-а-арошие дела: левый ствол и больше трех промилле. Поедете с нами.

Второй же просматривал оставленные святым Николаем книжки.

— Сочинения Януша Корвина-Микке [77], - буркнул он под нос. — Напечатанные в какой-то незаконной подпольной типографии. Так это что же, участковый, прямо рабочем месте против государства агитируете?

И он со злостью хлопнул книжкой по шкафу. Из шкафа на пол вылетел членский билет "Союза Реальной Политики" и — словно бабочки — два десятка банкнот по сто долларов.

Приближался Новый Год, так что зал в пивной был заполнен до краев. Якуб с Сэмэном сидели за своим личным столиком в углу. Их сопровождал какой-то приезжий, одетый в обширное пальто из верблюжьей шерсти. Ковбойская шляпа с широкими полями заслоняла лицо, богатая седая борода пряталась под галстуком, надетым на клетчатую фланелевую рубашку.

— Здаровье! — Якуб поднял кружку, и все выпили уже в седьмой раз. Дверь, ведущая на улицу, распахнулась, в пивную ввалился Бардак.

— Юзек, да что же это с тобой приключилось? — спросил кто-то из пьяниц, увидав дружка.

И правда, видок у Бардака был невеселый: рожа в синяках, сам весь помятый…

— По морде получил, — ответил он.

— И кто же это тебе так приложил?

— Святой Миколай розги мне принес, — пожаловался стукач. — Так еще сразу же их и испробовал…

Трое посетителей за угловым столиком с трудом сдерживали смех.

После довольно смешных (хотя, по сути своей, повторяющихся) похождений Якуба Вендровича предлагаю "нырнуть" в атмосферу Рождества военного, невеселого. Честно говоря, здесь нет ни святого Николая, ни Деда Мороза, ни даже Санта-Клауса. Но вот волшебство (языческое) имеется.

Написал этот рассказ замечательный автор Щепан Твардох (на русском, к огромному сожалению, не переведено ничего; хотя и не знаю, как можно адекватно перевести роман "Вечный Грюнвальд"?). Одна из его книг, "Морфин" (вместе с "Щепотью истины" Зигмунта Милошевского) была номинирована на премию Prix du Livre Européen / European Book Prize.

( Szczepan Twardoch — Stille Nacht,

сборник "Deszcze niespokojne…")

Две минуты восьмого. Фрицек подтянул повыше второе одеяло и глянул на кровать, стоящую рядом. Feldfebel еще спал. Тулуп, которым прикрылся командир, поднимался и опускался в ровном ритме. Парню уже не хотелось лежать в постели, но в домике было так холодно, что перспектива отбросить несколько одеял, чтобы в кальсонах и нательной рубахе добежать до ледяного мундира, казалась до такой степени неприличной, что он решил подождать, пока Шлиебекс встанет и прикажет разжечь печку. Когда глаза уже привыкли к темноте, Фриц увидел ёлку, которую еще вчера они поставили в углу комнаты и украсили вырезанными из цветной бумаги фигурками, цепочкой из фольги в которую мама завернула присланные на праздники бараньи колбаски и корейку.

Ну да — праздники! Сегодня Сочельник. Потому-то он все еще валяется в кровати, вместо того, чтобы уже час быть на ногах. Тем не менее, вспомнив про Сочельник, Фрицек загрустил. Первое Рождество без родных. Без младшего братишки, сестры, без деда и бабки, не увидит он и уйка [78]Рудольфа, который живет в Берлине, и который всегда привозил своему крестнику замечательные подарки.

Еще год назад он и думать не думал об армии, когда сидел с родными за вечерей. Конопётка, вигилийная капуста, макувки и мочка [79], которую терпеть не мог. Потом подарки, уек Рудольф привез ему духовое ружье, " люфтбиксу ", как называют это оружие-игрушку в Силезии. Мама злилась, ведь шла война, мало того, что более серьезные вещи, так еще и ружье под ёлку — это плохой знак — а что станется, если его от армии не отмажут? Фрицеку на все эти бабские печали было наплевать, и перед пастеркой они в тайне отправились с уйком и батей пострелять из окна в видимый при тусклом свете фонаря пенек.

А сегодня духовое ружье лежит себе спокойненько, завернутое в промасленную тряпку на шранке [80]в родительской спальне. Фрицек запретил младшему брату касаться его, разве что с отцом. Когда самого Фрицека мобилизовали, мама с ума сходила и при виде всего, что ассоциировалось у нее с армией, начинала хлюпать носом. Батя спрятал даже свои армейские штаны и куртку, которые он надевал, спускаясь в небольшую мастерскую в подвале.

Как же все это было давно! Фрицу казалось, будто он живет в этом домике с самого начала времен. Фельдфебель Шлиебекс никак не давал забыть, как Фрицеку повезло. "Слушай, Мушол, я свое отслужил четыре года в окопах первой войны". Шлиебекс не мог правильно выговорить фамилию "Мусёл", впрочем, в Soldbuche [81]у парня было записано "Musscholl". Начиная свою тираду, которую Фрицек знал на память, унтер-офицер тыкал пальцем в висящий у левого кармана мундира Железный Крест, полученный им за какой-то геройский поступок во время окопной войны. "Это ж какая тебе везуха. Ровесники твои дохнут как мухи в России, а ты сидишь себе здесь, как у Бога за пазухой. Тепло, еда имеется, никто в тебя не стреляет. Эх, вот увидел бы ты хоть раз настоящую железную бурю, Мушол, обосрался бы так, что говно только в сапогах бы осталось", — бубнил Шлиебекс. И он был прав. Когда Фрицека призвали, мать заходилась от плача. Ничего удивительного — молодых силезцев, как правило, посылали на восточный фронт. Из класса Фрицека троих уже не было в живых, один числился среди пропавших без вести, шестеро сражалось в степях Украины, в Центральной России и под Ленинградом. Но у Фрицека имелся крестный. Как только парню пришло мобилизационное предписание, отец выслал брату телеграмму. Уек приехал через несколько дней, закрылся с отцом в кухне, и они долго разговаривали. Призывник с материю подслушивали под дверью, но братья беседовали очень тихо. Рудольф обладал в НСДАП [82]определенным весом, работал в министерстве. К утру мать уже заметно успокоилась.