Олдос Хаксли - Остров. Обезьяна и сущность. Гений и богиня

– Где я? – спрашивает он.

– В «Греховная Греховных», – отзывается архимандрит. – А это – его высокопреосвященство.

Доктор Пул узнает великого человека и догадывается почтительно склонить голову.

– Принеси табурет, – командует архинаместник.

Появляется табурет. Наместник кивает на него; доктор Пул с трудом встает на ноги, пошатываясь, пересекает комнату и садится. И сразу же особенно громкий вопль заставляет его обернуться.

Дальним планом – главный алтарь, снятый с точки доктора Пула. Патриарх как раз отшвыривает очередного уродца в темноту, а его прислужники бичуют воющую мать.

В кадре опять доктор Пул: он вздрагивает и закрывает лицо руками. За кадром слышно монотонное пение: «Кровь, кровь, кровь».

– Ужасно! – восклицает доктор Пул. – Ужасно!

– Но ведь ваша религия тоже не чурается крови, – иронически улыбнувшись, замечает архинаместник. – «Омыли одежды свои кровью Агнца». Не так ли?

– Совершенно точно, – признает доктор Пул. – Но мы же не совершаем омовений на самом деле. Только говорим о них или – еще чаще – поем.

Доктор Пул отводит взгляд. Молчание. Подходит послушник с большим блюдом и вместе с двумя бутылками ставит его на стол подле ложа. Настоящей старинной вилкой двадцатого века (подделка под раннегеоргианскую) архинаместник подцепляет свиную ножку и принимается ее глодать.

– Угощайтесь, – проглотив кусок, скрипит он и, указывая на бутылку, добавляет: – А вот вино.

Доктор Пул, который невероятно голоден, с готовностью принимает приглашение; снова наступает молчание, нарушаемое лишь громким чавканьем да песнопениями с требованием крови.

– Вы, разумеется, в это не верите, – с набитым ртом констатирует наконец архинаместник.

– Ну что вы, уверяю вас… – протестует доктор Пул.

Он с таким рвением готов подчиниться, что его собеседник останавливает его сальной рукой:

– Ну-ну-ну! Мне просто хотелось бы объяснить вам, что у нас есть веские причины исповедовать нашу веру. Она, дорогой мой сэр, весьма разумна и практична. – Архинаместник замолкает, отпивает из бутылки и берет еще одну ножку. – Вы, как я понимаю, знакомы со всемирной историей?

– Чисто дилетантски, – скромно отвечает доктор Пул. Впрочем, он, пожалуй, может похвастать тем, что прочел почти все известные книги по этому вопросу – к примеру, «Взлет и падение России» Грейвза, «Крах западной цивилизации» Бейсдоу, неподражаемое «Вскрытие Европы» Брайта, не говоря уже о совершенно восхитительной и – несмотря на то что это роман – по-настоящему правдивой книге старика Персиваля Потта «Последние дни Кони-Айленда». – Вы, разумеется, ее знаете?

Архинаместник отрицательно качает головой.

– Я не знаю ничего из опубликованного после Этого, – лаконично отвечает он.

– Какой же я идиот! – восклицает доктор Пул, в который уж раз сожалея о своей чрезмерной разговорчивости, – он прячет за нею застенчивость столь сильную, что, не скрывай он ее, она тут же лишит его дара речи.

– Но я читал довольно много из того, что было издано раньше, – продолжает архинаместник. – У нас тут, в южной Калифорнии, были очень недурные библиотеки. Сейчас они уже почти все выработаны. Боюсь, теперь нам придется искать топливо в более отдаленных местах. Но пока мы пекли хлеб, мне удалось спасти для нашей семинарии несколько тысяч томов.

– Словно церковь в Средневековье, – с воодушевлением культурного человека говорит доктор Пул. – У цивилизации нет лучшего друга, нежели религия. Вот этого-то мои друзья-агностики никогда… – Внезапно сообразив, что догматы его церкви не совсем совпадают с теми, какие исповедуются здесь, он останавливается и, пытаясь скрыть замешательство, припадает к бутылке.

Однако архинаместник, по счастью, слишком занят своими мыслями, чтобы оскорбиться или даже заметить эту faux pas [102].

– Читаю я историю, – продолжает он, – и вот что вижу. Человек противостоит природе. «Я» противостоит установленному порядку, Велиал (рука небрежно изображает рожки) противостоит тому, другому. Битва длится сто тысяч лет или около того, и никто не может взять верх. А потом, три века назад, все внезапно и неудержимо пошло в одну сторону. Еще ножку?

Доктор Пул берет вторую ножку, его собеседник – третью.

– Сначала медленно, потом все быстрей и быстрей человек начинает торить дорогу наперекор установленному порядку. – Архинаместник на секунду смолкает и выплевывает хрящик. – Все гуще и гуще устилая пройденный путь представителями рода человеческого, Повелитель Мух, одновременно являющийся Мясной Мухой, гнездящейся в сердце у каждого индивидуума, продолжает свой победный марш по земле и становится вскоре ее безусловным хозяином.

Увлекшись своим визгливым красноречием и позабыв на миг о том, что он не на кафедре собора Святого Азазела, архинаместник широким взмахом отводит руку в сторону. С его вилки слетает свиная ножка. Добродушно хохотнув над своей неловкостью, он поднимает ее с пола, вытирает о рукав своей козлиной сутаны, надкусывает и продолжает:

– Все началось с машин и первых кораблей с зерном из Нового Света. Появилась пища для голодных, и с плеч у людей спала тяжкая ноша. «Благодарим Тебя, Боже, что насытил Ты нас земных твоих благ…», и так далее, и тому подобное. – Архинаместник язвительно смеется. – Нет нужды говорить, что никто ничего не получает даром. Щедрость Господня имеет свою цену, и Велиалу известно, что цена эта высока. Возьмем, к примеру, машины. Велиал прекрасно понимал: когда непосильный труд будет немного облегчен, плоть подчинится железу, а ум станет рабом колес. Он знал, что если машина защищена от неумелого обращения, то она должна также быть защищена от людей искусных, талантливых, вдохновенных. Если продукт нехорош – вам возвращают ваши денежки, причем возвращают вдвое, найди вы в нем хоть намек на гений или индивидуальность! А тут – прекрасная еда из Нового Света. «Благодарим Тебя, Боже…» Но Велиал знал, что кормление есть размножение. В прежние дни, когда люди занимались любовью, они просто увеличивали процент детской смертности и уменьшали среднюю продолжительность жизни. Но после появления кораблей с зерном все стало иначе. Совокупление увеличивало население – да еще как!

Архинаместник снова визгливо смеется.

Наплыв: в кадре, снятом через сильный микроскоп, сперматозоиды, яростно старающиеся достичь своей конечной цели – большого лунообразного яйца, находящегося в левом верхнем углу кадра. На звуковой дорожке тенор допевает последние пассажи листовской симфонии «Фауст»: «La femme eternelle toujours nous élève. La femme éternelle toujours…» [103]. Другой кадр: вид с воздуха на Лондон 1800 года. Затем – опять дарвиновская гонка на выживание и самосохранение. Снова вид Лондона, но уже в 1990 году, потом опять сперматозоиды и снова Лондон, каким увидели его германские летчики в 1940 году. Наплывом крупный план: архинаместник.