Роджер Желязны - Розы для Экклезиаста

В то утро я переводил один из моих «Мадригалов Смерти» на марсианский. Коротко прогудел селектор, и я, от неожиданности уронив карандаш, щелкнул переключателем.

— Мистер Гэлинджер, — пропищал Мартон юношеским контральто, — старик сказал, чтобы я немедленно разыскал «этого чертова самонадеянного рифмоплета» и направил к нему в каюту. Поскольку у нас только один самонадеянный рифмоплет…

— Не дай гордыне посмеяться над трудом, — оборвал его я.

Итак, марсиане наконец решились! Я стряхнул полтора дюйма пепла с дымящегося окурка и затянулся впервые после того, как зажег сигарету. Я боялся пройти эти сорок футов до капитанской каюты и услышать то, что скажет мне Эмори. Прежде чем встать, я все-таки закончил переводить строфу, над которой работал.

До двери Эмори я дошел мгновенно, два раза постучал и открыл дверь как раз в тот момент, когда он пробурчал:

— Войдите.

Я быстро сел, не дожидаясь приглашения.

— Вы хотели меня видеть?

Я созерцал его тусклые глаза, редеющие волосы и ирландский нос, слушал голос на децибел громче, чем у кого бы то ни было…

— Быстро добрался. Бежал, что ли?

Гамлет — Клавдию:

— Я работал.

Он фыркнул и сказал:

— Ха! Скажешь тоже! Никто еще не видел, чтобы ты этим занимался.

Я пожал плечами и сделал вид, что хочу встать.

— Если вы за этим меня позвали…

— Сядь!

Он вышел из-за стола. Навис надо мной, свирепо глядя сверху вниз (непростое дело, даже если я сижу в низком кресле).

— Из всех ублюдков, с которыми мне когда-либо приходилось работать, ты, несомненно, самый гнусный! — заревел он, как ужаленный в брюхо бизон. — Почему бы тебе, черт возьми, не удивить всех нас и не начать вести себя по-человечески? Я готов признать, что ты умен, может быть, даже гений… а, черт!

Он махнул рукой и вернулся в кресло.

— Бетти наконец их уговорила, — его голос снова стал нормальным. — Они ждут тебя сегодня днем. После завтрака возьмешь джипстер и поедешь.

— Ладно, — сказал я.

— У меня все.

Я кивнул, встал и уже взялся за ручку двери, когда он сказал:

— Не буду тебе говорить, как это важно. Веди себя с ними не так, как с нами.

Я закрыл за собой дверь.

Не помню, что ел на завтрак. Я нервничал, но инстинктивно чувствовал, что не оплошаю. Мои бостонские издатели ожидали от меня Марсианскую Идиллию, или, по крайней мере, что-нибудь о космических полетах в духе Сент-Экзюпери. Национальное Научное Общество требовало исчерпывающего сообщения о величии и падении Марсианской Империи.

И те, и другие останутся довольны. Я был в этом уверен. Я всегда справляюсь, и справляюсь лучше, чем другие. Потому-то все и завидуют, за это и ненавидят меня.

Я впихнул в себя остатки завтрака и отправился в гараж, выбрал джипстер и повел его к Тиреллиану.

Огненно-красные песчинки роились над открытым верхом, словно воспламеняя колымагу. Они кусались через шарф и секли мои защитные очки.

Джипстер, раскачиваясь и пыхтя, как маленький ослик, на котором я однажды пересек Гималаи, не переставая поддавал мне под зад. Тиреллианские горы переминались с ноги на ногу и приближались ко мне под косым углом.

Джипстер пополз в гору, и я, прислушившись к натужному рычанию мотора, переключил скорость. Не похоже, думалось мне, ни на Гоби, ни на Великую Юго-Восточную пустыню. Просто красная, просто мертвая… даже кактусов нет.

С вершины холма ничего не было видно из-за облака поднятой джипстером пыли. Впрочем, это было неважно. Дорогу я мог найти с закрытыми глазами. Я свернул налево и вниз, сбрасывая газ; обогнул каменную пагоду.

Приехали.

Джипстер со скрежетом остановился. Бетти помахала мне рукой.

— Привет, — полузадушенно прохрипел я, разматывая, шарф и вытряхивая из него фунта полтора песка. — Так куда мне идти и с кем встречаться?

Мне нравится, как она говорит: четко, со знанием дела и все такое. А тех светских любезностей, которые меня ждали впереди, хватит мне как минимум до конца жизни. Я посмотрел на нее — безупречные зубы и шоколадные глаза, коротко подстриженные волосы, выгоревшие на солнце (терпеть не могу блондинок), — и решил, что она в меня влюблена.

— Мистер Гэлинджер, Матриарх вас ждет. Хочет познакомиться с вами. Она согласилась предоставить вам для изучения храмовые летописи. — Бетти остановилась, поправила волосы и поежилась. Может, ее нервирует мой взгляд?

— Это их религиозные и одновременно исторические документы, — продолжала она, — что-то вроде Махабхараты. От вас ждут соблюдения определенных ритуалов в обращении с ними, например, произнесения священных слов при переворачивании страниц. Матриарх научит вас этому.

Я несколько раз кивнул.

— Отлично, тогда пошли. Э-э… — она помедлила, — и не забудьте их Одиннадцать Форм Вежливости и Ранга. Они очень серьезно относятся к вопросам этикета. И не ввязывайтесь в споры о равноправии мужчин и женщин…

— Да знаю я все их табу, — прервал ее я. — Не беспокойтесь. Я ведь жил на Востоке, если вы помните.

Она отвела взгляд и взяла меня за руку. Я чуть ее не отдернул.

— Будет лучше, если я войду, держа вас за руку.

Я проглотил напрашивающиеся комментарии и последовал за ней, как Самсон в Гаазе.

Увиденное неожиданно оказалось созвучным моим мыслям. Чертоги Матриарха были несколько абстрактной версией моего представления о шатрах израильских племен.

Невысокая и седая, Матриарх М’Квийе выглядела лет на пятьдесят и была одета как цыганская королева. В радуге своих широченных юбок она походила на перевернутую вверх дном и поставленную на подушку чашу для пунша.

Благосклонно приняв мой почтительный поклон, она рассматривала меня, как удав кролика. Ее угольно-черные глаза удивленно раскрылись, когда она услышала мое безупречное произношение (магнитофон, который Бетти таскала с собой на беседы, сделал свое дело, к тому же я знал практически наизусть лингвистические отчеты первых двух экспедиций). Что касается произношения, то тут мне нет равных.

— Вы тот самый поэт?

— Да, — ответил я.

— Почитайте, пожалуйста, что-нибудь из своих стихов.

— Мне очень жаль, но только самый тщательный перевод может воздать должное и вашему языку, и моей поэзии, а я еще не достаточно хорошо знаю ваш язык.

— Да?

— Я занимался переводами на ваш язык… так, для собственного удовольствия, чтобы попрактиковаться в грамматике, — продолжал я. — Буду рад как-нибудь почитать их вам в следующий раз.

— Хорошо.

Один-ноль в мою пользу!

Она повернулась к Бетти:

— Вы можете идти.

Бетти пробормотала формальные фразы прощания, как-то странно, искоса взглянула на меня и исчезла. Она явно надеялась, что останется и будет «помогать» мне. Как и всем, ей хотелось примазаться к чужой славе. Но Шлиманом в этой Трое был я, и в отчете Научному Обществу будет только одно имя!