Клод Лалюмьер - Витпанк

Он побарабанил пальцами по своему фотоаппарату. К черту, подумал он. Она еще ребенок. Пусть кто-нибудь другой делает эту грязную работу. Он взял сотовый телефон и уже был готов набрать номер, чтобы сказать, что он очень сожалеет, но ему не удалось сделать снимок — но тут увидел какое-то движение в машине, припаркованной перед ним. Это был Морган из «Звезды».

— Мать твою, — сказал Хэл.

Он откинул крышку объектива и навел фокус. Одной ногой он нажал гудок. «Упорная Девка» обернулась в его сторону; на ее лице было удивление, а может быть, даже испуг. Он защелкал затвором, снова и снова, отсняв половину пленки прежде, чем она встретилась с ним глазами. Он чувствовал себя слишком виновато, чтобы продолжать снимать после этого.

(Камера делает панораму гостиной, где на диване сидят двадцати-с-чем-то-летние Джилл, Мэнди и Тим.)

Джилл (потягивая диетическую колу): Серетта сказала, что от прозака начала прибавлять в весе и поэтому переключилась на травяной антидепрессант, но он тоже не очень-то помогал. Она сказала, что ей казалось, будто на нее набросили темный колпак, словно весь мир начал смыкаться вокруг нее, раздавливая ее посередине.

Мэнди: Да уж. Нам всем было ее очень жалко. Одежда ей не шла, и она постоянно сетовала, что выглядит старомодно и гораздо старше своих сорока. (Усмехается). Мы пытались убедить ее, что она не старая, но она, конечно же, была старой и прекрасно понимала, что мы врем.

Тим: Мне кажется, что она не очень-то заботилась о своем внешнем виде, вот только что она предположительно должна была подавать пример другим женщинам.

Мэнди: Это все так печально. Вся эта семья какая-то бестолковая.

Джилл: Ох, а мы что, разве нет?

Тим: Эй! Я думаю, мы все должны попробовать этих сосисок.

(Переход к кухне. Серетта сидит за обеденным столом, обхватив обеими руками свою кружку. Входит Джинни. Она одета в черное, на губе у нее новый пирсинг.)

Джинни: Мама…

Серетта: Когда ты обращаешься ко мне «мама» вместо «Серетта», это обычно значит, что ты чего-то хочешь.

Джинни: Я опаздываю в школу, но сначала я хочу тебе кое-что сказать. Так что давай ты просто послушаешь, ладно?

Серетта: Ладно.

Джинни: Мне кажется, что мне понравилось бы жить с папой.

Серетта: С этим ослом!

Джинни: Он не осел, мама. Он мой папа. И вообще ты пообещала, что выслушаешь меня.

Серетта: Ты не можешь этого хотеть! Мы переехали в этот телевизионный дом только потому, что ты сказала, что нам будет здесь хорошо. Ты не можешь вот так взять и оставить меня с этими идиотами!

Джинни: Наверное, я ошибалась. Ладно, мне пора. (Хватает с тарелки пригоршню «фруктовых колечек» и поспешно выходит.)

(Переход к гостиной.)

Мэнди: Официально это называется «Устройство Поведенческой Оценки и Реакции» — но люди во всем мире, не считая матери Джинни, которая изобрела эту пакость, называют его «Упорная Девка». Порой я не могу поверить, что она действительно сделала это — превратила Джинни в лабораторную крысу. Но хоть я и не могу в это поверить, тем не менее это правда.

(Переход к кухне. Джилл и Серетта пьют травяной чай.)

Серетта (вытирая глаза платочком): Ничто не может подготовить тебя к этому, когда у тебя появляется ребенок. Иногда ты просто не знаешь, что делать.

Джилл: Я никогда по-настоящему не думала о том, каково это было для моей мамы. Впрочем, она тоже не сказать чтобы много думает о том, каково приходится мне.

Серетта: Я постоянно говорю себе, что должна просто отбросить все это, но это не так-то просто. (Проглатывает травяной стимулятор, сопровождая его половиной плитки обезжиренного шоколада.) Я никогда не чувствовала в себе особенной склонности к самоубийству, но одна вещь до сих пор пугает меня. Слишком часто мне кажется, что быть там может оказаться так же просто, как и здесь.

Адвокат Ричарда сказал: «Разумеется, в случаях, подобных этому, решение обычно выносится в пользу матери — но поскольку ребенок сам хочет, чтобы опекуном были вы, у нас сеть надежда».

Этот процесс сопровождался таким накалом страстей, такой шумихой! Телефон звонил не переставая, даже посреди ночи. Репортеры подкарауливали Ричарда у дверей, словно голодные псы, ожидая, чтобы их впустили. К счастью, все судебные издержки ему оплачивала организация «Права Мужчин» (ПМ), основанная мужчинами, лишенными права опеки над своими детьми.

— Единственное, что может нам навредить, — сказал адвокат, — это если она выдвинет против вас обвинение в изнасиловании на свидании. Я, конечно, понимаю, что это неправда, но беспокоюсь о том, как это может прозвучать в суде.

Насколько помнилось Ричарду, Серетта тогда хотела этого не меньше, чем он. Однако с тех пор она постоянно пыталась отравить его отношения с их дочерью, распространяясь насчет того, что он взял ее силой. Он помнил ту первую ночь с точностью до деталей: как Серетта была одета (черная кружевная блузка, обтягивающие джинсы, туфли на каблуках), легкий аромат пряностей в основании ее шеи, то, как она работала язычком — его жена к тому времени уже давно забыла, как это делается.

Никакого насилия не было. Он проигрывал все случившееся у себя в мозгу достаточно часто, чтобы быть уверенным в этом. Это лишь потом — когда у нее начались задержки, когда Серетта наконец осознала, что он не собирается оставлять ради нее жену — она начала обвинять его в том, что он воспользовался ее слабостью. И ведь не то чтобы он когда-либо что-то ей обещал; она с самого начала знала, что он женат, но ей ни разу не пришла в голову мысль об аморальности происходящего — до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Они были примерно одного возраста, и она была ничуть не возвышеннее него. Почему же она обвинила его в своей беременности? Разумеется, он полагал, что она приняла меры предосторожности — если бы он подвергался риску заиметь нежеланного ребенка, он, несомненно, сделал бы это. Может быть, он действительно немного слишком сильно нажимал на нее, чтобы она сделала аборт — но в то время это казалось ему наилучшим выходом. Когда чувства Серетты к нему переменились, она обвинила его в том, что он хотел убить их ребенка.

Может быть, он должен был попытаться проявить больше внимания к нуждам Серетты? Возможно. Сейчас он видел это, но не в то время. Она обвиняла его во всем, что выходило не так. Так же поступала его бывшая жена — у которой, по крайней мере, была законная причина для этого. Слава богу, хоть Джинни не ненавидела его. Его брак распался много лет назад, и его мучило чувство вины за то, что он причинил всем столько боли. Его дочь значила для него больше, чем весь остальной мир.