Юра Осипов - И овцам снятся пастухи

— На вашу? — Удивился я. — Я считал… Впрочем, это не имеет никакого значения. Я дёрнул за ручку сброса и выскочил из капсулы.

— То есть, Вы подтверждаете, что собственноручно убили Шевчука?

— Да, подтверждаю.

Генерал сказал что-то машинистке, и она ещё допечатала.

— Что Вы печатаете? — Обратился я к ней.

— Я просил её зафиксировать, что Вы признали факт убийства, не находясь под действием наркотических средств, — Сказал генерал. — С какой целью Вы убили Шевчука?

— Мне нужен был его идентификационный чип, чтобы попасть на планету.

— Что Вам нужно было на планете?

— Поскольку я ощущал себя доктором Дженнингсом, я намеревался собрать доказательства того, что этот мир является параллельным нашему, а не прошлым нашего мира. После сбора доказательств я намеревался вернуться в наш мир и опубликовать их.

— Зачем Вы допрашивали Мати Гэйла?

— Я хотел узнать, не собрал ли он таких доказательств, но тут появился этот ваш господин У.

Генерал пролистал несколько листков, лежавших перед ним на столе.

— Почему Вы не подчинились приказу господина Ше’й Чё У сложить оружие?

— Потому что у господина У очень слабая сила внушения, он не смог перебороть моё подчинение ранее отданному приказу защищать себя.

— Зачем Вы застрелили господина Ше’й Чё У?

— Он сам мне приказал. Так прямо и сказал: «Стреляйте же в меня, доктор!». А так как на сей счёт у меня более сильного приказа не было, то я подчинился приказу господина У и застрелил его.

Генерал снова уткнулся в листки. Он довольно долго их читал, тарабаня по столу пальцами левой руки, прежде чем задал следующий вопрос.

— Как Вы обнаружили вход в строящуюся ветку метрополитена, и с какой целью Вы туда проникли?

— В строящуюся? — Возмутился я. — Да пыль на станции успела состариться и так бы и померла, если бы мы её не потревожили!

— Ваше возмущение не имеет отношения к делу.

— Мати Гэйл получил приказ от того, кто приказывал мне, найти вход в метро и укрыться там от направленных на наши поиски робозондов. Я счёл разумным последовать за ним, так как не знал, чего от них ждать.

— Зачем Вы стреляли в солдат войск специального назначения?

— Они пустили газ и стали выпрыгивать на платформу в каких-то странных костюмах. Я испугался, да и кто угодно на моём месте испугался бы, когда на тебя прыгают боевые клоуны на пружинных ходулях!

— Наши войска специального назначения готовы в любую минуту отразить нападение врага и действуют очень эффективно, — Ещё одна заученная фраза сорвалась с уст генерала. — А когда Вы снова стали ощущать себя Ричардом Бейкером?

— Когда очнулся в камере после вашего газа. Хотя до сих пор голова болит.

Генерал сделал знак машинистке. Она нажала на клавишу, и из ноутбука снизу начали выпрыгивать на стол небольшие отпечатанные листки. Машинистка собрала их, сунула в прижим на извлечённой из стола картонке и поднесла ко мне, вручив мне старомодную шариковую ручку.

— Вы должны подписать каждый листок, — Сказала она хрипловатым голосом, совсем непохожим на женский. — Вот здесь есть специальная графа.

Я пробежал глазами текст на незнакомом мне языке и написал на каждой странице: «Не могу прочитать. Рик Бейкер», после чего вернул ей картонку.

Двое конвоиров уже ждали у меня за спиной, чтобы препроводить обратно в камеру. На сей раз я лучше запомнил дорогу. Когда дверь камеры за мной закрылась, я сел на койку рядом с Мати, который метался в наркотическом сне. Я положил руку на его горячий лоб со следами испарины, и он как-то сразу успокоился. «Вот я и выторговал нам ещё несколько часов жизни, мой друг», — подумал я и в бессилье откинулся на стену.

Сколько прошло времени, сказать было трудно. Я сидел на койке рядом с Мати, потом мерил камеру шагами, пытался заснуть. Наконец, мне удалось провалиться в какую-то поверхностную дремоту, и мне тут же приснился кошмар про то, как я перед зеркалом снимаю со своего лица маски, а их бесконечное количество Проснулся я в холодном поту от того, что лязгнул засов камеры. Мати спал безмятежным сном. Маленькая дверца открылась, и туда просунули два видавших виды алюминиевых стакана. Я взял стаканы: в каждом было немного воды. В дверцу тут же сунули мятую алюминиевую тарелку, и только я её взял, как дверца моментально захлопнулась. В тарелке лежали четыре куска хлеба и два срезка сырокопчёной колбасы, что я запасал для нас в мешках. Я разбудил Мати и мы поели. Мати даже крошки с одеяла собрал и съёл.

— Голодно-то как! — Жалобно сказал он. — Тебя не сильно напичкали наркотой?

— Вообще не пичкали. Я сам всё рассказал. Поэтому нас и кормят, а ведь предлагал же поесть ещё в метро!

— Ты только не злись, я тоже им всё рассказал, я на наркотике не мог соображать, — Он уставился в пол.

— Не вини себя, ты тут вообще не при чём. Весь спрос будет с меня. Между прочим, тебе не показалось странным, что нас объявили военными преступниками, и допрашивает нас генерал Пандыр?

— Па-а-н-Де-Ыр, — Передразнил Мати. — Не, я как-то не думал.

— А зря, потому как в армии уж точно найдётся не один военный следователь, прокурор, переводчик, контрразведчик и так далее, кому бы эту простую задачу могли поручить. Что проще? Накачал человека наркотиками и тряси его, как рождественскую ёлку! Так ведь нет, сам генерал, которому бы стратегическим планированием заниматься и двигать полки по картам сражений, сидит в маленьком кабинетике и слушает, что лопочут белобрысый олух, да бывший наркушник. Нет, тут что-то не так! И почему это нас в одну камеру посадили?

— Ну, чтобы нам было веселее вместе…

— Ага, чтобы мы могли договориться о том, как вести себя на допросе, или чтобы вместе сбежали?

— Я понял: здесь есть подслушивающее устройство! — Воскликнул Мати и начал осматривать камеру.

— Бесполезно. Я уже пытался найти. Вероятнее всего, оно вмуровано в одну из стен, чтобы как раз не нашли. Но этот ход хотя бы понятен. Не понятно, что им от нас нужно: я застрелил этого осла на виду у пяти человек. По любым земным законам меня можно было бы упечь в тюрьму лет на пять, даже не напрягаясь со сбором доказательств, а в статусе военнопленного — не особо даже с судом напрягаясь. А тебя могли бы вообще отпустить — ты на свидетеля-то тянешь с трудом.

— Я останусь с тобой, — Заявил он безапелляционно. — Я к этому двадцать пять лет шёл, чтобы наблюдать их, изучать их язык!

— Эх, Мати, Мати, — Я протянул руку и потрепал его по голове.

— Что? — Он внимательно посмотрел на меня.

Я вздохнул, но так и не решился сказать, что жить нам осталось недолго.

Снова загремели засовы на двери, и в камеру вошли три конвоира. Хотя все азиаты были для меня на одно лицо, я готов был поклясться, что это были другие солдаты, не те, что приходили за мной. Тот, что с дубинкой, остался закрывать камеру, двое других потащили нас в направлении, противоположном тому, куда нас водили на допрос. На старом промышленном лифте мы спустились этажей на пять вниз и попали в просторный зал с высоким потолком, уставленный разнообразным физико-химическим оборудованием и приборами. Вдоль зала шёл коридор из толстой металлической сетки, по которому нас провели в квадратный бокс, выложенный из каких-то тёмных блоков в дальнем углу зала. Внутри бокс оказался размером три на три метра и около двух метров в высоту. Стены бокса были выкрашены ослепительно белой краской. Несколько мощных ламп буквально заливали бокс светом. Две видеокамеры под потолком смотрели на три привинченных к полу металлических стула с подлокотниками. На одном из них уже сидел какой-то азиат в одних трусах. Руки его были привязаны к стулу самофиксирующимися пластиковыми хомутами. Он тревожно озирался.