Густав Эмар - Гипнотический роман

Тиравалювер принял из рук аколитов трепетавшего ягненка, предназначенного в жертву, быстрым ударом он заколол его и, сорвав с головы цветы, обагренные кровью, бросил их в толпу. И нирванисты двинулись вперед плотной массой, стараясь завладеть этими окровавленными цветами, из — за которых они спорили, как будто это были священные реликвии.

Верховный жрец ударил второй раз в гонг — сигнал к священной трапезе.

В одно мгновенье ока во всю длину храма были расставлены столы, стоявшие до сих пор в правом боковом нефе, и верующие заняли за ними свои места. Никакая иерархия не соблюдалась между ними, и можно было видеть богатого брамина, по — братски сидящего рядом с самымгрязным парией. Все принялись за еду. Каждый имел перед собой банановый лист, служивший вместо тарелки, вилку заменяли пальцы, а зубы, которыми разрывалось мясо — нож. Сок струился по рукам и бородам присутствующих. Время от времени по рукам ходили кубки, наполненные пальмовым вином, известным во всем Декане под названием арраки или гарпи, напитка из растительных соков, способного вызвать у пьющих его, да — хе в умеренном количестве, весьма опасное по своим последствиям опьянение. Возбуждение пирующих росло. Всюду начинались оживленные разговоры. Кое — где поднимались песни, и когда пир окончился — хотя продолжался и недолго — последним обильным возлиянием, то присутствующие поднялись из — за стола в весьма веселом настроении духа, так не гармонировавшим с мрачной архитектурой высоких сводов храма.

Удар в гонг — и появились баядерки.

Тихо переступая ногами, увешанными погремушками, они, по двое, через весь храм направились к идолам и преклонили перед ними колени, затем, медленно обойдя вокруг центрального столба, уселись в круг, по восточному обычаю, на пятки, оставив в середине круга пустое место, на которое вышли семь музыкантов с барабанами, цимбалами и медными трубами.

Все баядерки были одинаково одеты в богатые материи и обвешаны драгоценностями, которые блестели у них и на руках, и в волосах, и на шее, и в ушах, а у некоторых даже в носу. Лицо их и губы были нарумянены, глаза подведены черной краской, а зубы покрыты мастикой из бетели [Бетель или тимбуль (Piper Betle) — перец Бетель, ползучий остиндский кустарник] — нечто вроде черного лака, совершенно скрывающего их природную ослепительную белизну.

Они ударяли в такт по земле подошвами своих легких сандалий и, раскачиваясь всем корпусом, побрякивали серебряными и золотыми украшениями своей одежды, напевая что-то протяжное, но мелодичное. Глаза их, устремленные на толпы, светились сладострастным огнем. Понемногу их темп ускорялся, пение оживлялось, движения делалисьбыстрее и страстнее. Наконец, в воздухе были только видны развивающиеся шелковые одежды.

Темп все увеличивался. Возбуждение баядерок, казалось, дошло до предела. С распущенными волосами, с пеною у рта, они, танцуя, испускали гортанные звуки, пронзительные крики, вызывающе действующие на зрителей, которые, в конце концов, завлекаемые страстью танцующих, сами бросились к ним, ворвались в круг и смешались с баядерками… Казалось, какое-то безумие охватило толпу, заставившее ее кружиться в каком-то иступлении вместе с ними. Пение перешло теперь в один сплошной крик и стон, терявшийся под высокими сводами этого старинного храма…

Единственным спокойным зрителем этой оргии оставался верховный жрец… Он поднял молот и снова ударил в гонг. Все сразу умолкли и взглянули на него. Жрец молча указал рукой на идолов, на которых тотчас же обратились взоры всех.

Но что это? Чудо или просто дело рук жрецов? В эту минуту круглые, безжизненные глаза идолов казались глазами живого существа. Лламя светилось в их искусственных зрачках. Они ислучали такой сильный свет, что присутствующие невольно, в первое мгновение, закрыли глаза. Воцарилась гробовая тишина, ибо все чувствовали, что торжественная минута приближается.

Это чудо, — глаза идолов казались живыми, — столь обычное для верующих и повторяющееся каждый такой праздник, — означало, что всемогущие боги желают возвестить народу свою волю. Индусы, сохраняя по — прежне — му молчание, опустились на колени и наклонили головы до самой земли. Стоять на ногах остался только один верховный жрец. Протянув руку к таинственному треножнику, он произнес:

— Боги высказали свою волю. Боги хотят крови! Тотчас же один за другим на середину храма стали выходить верующие. Сначала шли низшие жрецы, аколиты Тиравалювера, отличимые по огромному тюрбану, покрывавшему голову каждого, и по широкому кольцу в форме змеи, которое у них было вместо серьги. Эти люди с восхищенными лицами, с полуопущенными ресницами, с руками, скрещенными на груди приблизились к алтарю трех божеств. Они на мгновение наклонили головы перед божеством, затем подняли их, обвели взглядом толпу и верховного жреца и начали сами себя истязать: один прокалывал себе острой иглой насквозь щеки и губы; другой сильным ударом кулака выбивал себе зубы и выплевывал их вместе с кровью на алтарь; тот рвал себе бороду, этот кромсал ножом свои руки и грудь или, держа кинжал в правой руке, отсекал себе пальцы на левой… А на некотором расстоянии от них группа факиров с обнаженным торсом наносила друг другу удары металлическими прутьями с зазубренными краями. И кровь, струясь по телу, испещренному рубцами, медленно струилась на пол…

И все это делалось без единого крика или стона, без жалоб и вздохов, а напротив, радость светилась в их глазах, устремленных кверху, как будто они видели там разверзтые небеса и в них свою богиню, улыбающуюся им… Оркестр, невидимый теперь, аккомпанировал этой сцене странными, хватающими за душу звуками… лампы и факелы, казалось, пылали сильнее, и ночные птицы, влетавшие в храм через отверстия в кровле, кружились над головой фанатиков, тяжело хлопая крыльями и испуская зловещие крики, гармонировавшие с этой отвратительной сценой.

Между тем толпа заволновалась, по рядам ее прошел смутный говор, шептанье… Шум возрастал с каждой минутой и, наконец, превратился в сплошной гул, крик, вылетавший из тысячи ртов этих опьяненных пляскою и кровью фанатиков.

— Вирвир! Вирвир!

— Вирвир! — спокойно произнес верховный жрец повелительным голосом.

Слово «вирвир» означало последние, самые ужасные и самые отвратительные испытания, разыгрывавшиеся только тогда, когда религиозное воодушевление верующих доходило до пароксизма. Пока Тиравалювер отдавал приказания, над толпой стоял все тот же гул. Нирванисты с лихорадочным нетерпением ожидали зрелища, крови и мучений, от вида которых содрогнулся бы всякий другой. В вирвире не участвовали, как в обыкновенных испытаниях, простые туги, выходившие на добровольную пытку прямо из толпы. Только немногие избранные были достойны этого, и назначение жертв зависело от самого кровожадного божества.