Макс Гурин - Гениталии Истины

Иногда, впрочем, Ване приходила в голову спасительная для него мысль, что, возможно, родной брат Анжелики Антон тоже не прочь, как выражались развязные белобандиты в советских боевиках про Гражданскую войну, «поразвлечься» с Наташей, а может, именно Наташу ему, напротив, хотелось оберегать и спасать, если не уберёг, а Анжелику — заточать в неприступные крепости. Однако кто-то внутри Вани, очень вероятно, что Бог, упрямо отказывал ему во спасении и всё, казалось, убеждало его в обратном: таких грязных помыслов в отношении девочек не было больше ни у одного мальчика на земле! С другой стороны, Антон действительно очень любил связывать Ване руки, и в этом, конечно же, был, ощущаемый им, как непристойный, аспект…

В ту пятницу на улице было пасмурно и чуть не туманно. Утренняя прогулка в детском саду сразу началась с неприятностей: в ходе невинной игры в запретную «кучу-малу» в самом основании оной как-то внезапно оказался Ваня. Другие малыши не замедлили навалиться сверху и кто-то из них, кажется, Серёжа Селезнёв, поддавшись всеобщему ажиотажу, как бы случайно двинул ему ботинком по голове. Куча-то постепенно сама собой рассосалась, но Ванина голова чуть не впервые в жизни недвусмысленно заболела.

Сначала она просто тихо заныла, но к началу тихого часа разошлась не на шутку. Сперва Ваня, как это будет ему свойственно в течении всей последующей жизни, пытался привыкнуть к новому для себя состоянию и молча ворочался с боку на бок, но боль не утихала, и к тому моменту, когда в спальню вошла воспитательница Анна Аркадьевна, чтобы выяснить, не являются ли причиной мечтаний юного Лебедева банальные занятия допубертатным онанизмом, он уже тихо и монотонно выл. Нет, это был не онанизм. До овладения этой спасительной техникой борьбы с суровой действительностью Ване оставалось ещё три года.

Лебедев, ну что там опять с тобой такое! — спросила Анна Аркадьевна, изо всех сил стараясь придать тону своего голоса участливый вид.

— Анна Аркадьевна, у меня с головой что-то… — робко пожаловался Ваня.

— С головой что-то! — передразнила Анна Аркадьевна. — Что же это у тебя с головой-то случилось? Болит что ли?

— Я не знаю… — пожал плечами Ваня, и это была правда. Поскольку никогда прежде голова у него не болела, он не был уверен, можно ли назвать то, что он чувствует, болью или это опять-таки всё пустяки. Ведь и правда, мало ли кто и по какому поводу ворочается с боку на бок, да ещё и в тихий час, мешая своим товарищам спать, а воспитательницам трещать по телефону со своими ухажёрами.

— Дёргает или ноет? — поинтересовалась Анна Аркадьевна и, не дожидаясь ответа, сказала, — Подожди, я сейчас вернусь.

Вернулась она только через полчаса и уже в сопровождении Ваниной мамы, которой немедленно позвонила. Ваня быстро оделся, и они пошли домой. Остальные же малыши продолжали мирно сопеть.

Не успели они переступить порога квартиры, как голова воистину прошла. Также немедленно выяснилось, что с минуты на минуту в гости приедет дядя Валера с Антоном и Анжеликой.

И действительно, уже через десять минут материализовавшийся в их квартире дядя Валера заподозрил Ванину голову в сотрясении мозга, а Антон показал ему свой новый пластмассовый пистолет и украдкой погрозил кулаком. Анжелика же, одетая в короткую клетчатую юбку совершенно явно вошла в стадию похотливой и первой молодости. В глазах у неё появилась романтическая на-всё-готовность, а две аппетитные, вероятно упругие, грудки стояли под блузой, словно корни вожделеющих жеребцов. Ваня немедленно это заметил и внутренне оценил, хоть и, конечно, в других словах.

«Папыч, — сказала вдруг девушка дяде Валере, — ну ты подарок-то дарить собираешься?».

И дядя Валера, театрально схватившись за голову, убежал в прихожую.

«Вот, Ванюшка, это я тебе привёз!» — признался он, вернувшись, и протянул Ване самый заурядный целлофановый пакет, в котором лежали… резиновые индейцы. Самые настоящие! Из самого настоящего ГДР! Самые настоящие немецкие резиновые индейцы, каких больше нет, да и не может быть ни у кого!

Ваня поцеловал дядю Валеру в небритую щёку и принялся разрывать пакет. О таком подарке он и мечтать не мог, и только поэтому всё и получилось на самом деле. Но вдруг раздался звонок в дверь. Это вернулась из института Наташа.

«Что, всё балуют тебя?» — со странной укоризной осведомилась она с порога у Вани. Он не нашёл, что ответить…

Рассосались внезапные гости уже поздним вечером, и практически сразу после их ухода Ване велели ложиться спать.

Ольга Васильевна поцеловала сына в лобик, погасила свет и ушла на кухню, скандалить уже со своей мамой, Марией Анатольевной, и с поддакивающей ей от нечего делать Наташей. Когда она поддакнула в третий раз, что по мнению Вани было совершенно нечестно, ему вспомнилась её столь же неуместная сегодняшняя укоризна, с которой она поинтересовалась сегодня почему-то именно у него, ребёнка малого, почему это его всё балуют и балуют.

Нет, конечно, Наташу можно было понять: ведь ей бы хотелось, чтобы все баловали, то есть продолжали баловать, не шестилетнего Ваню, а её, здоровую половозрелую корову. Это он понял ещё тогда, когда они в присутствии Марии Анатольевны не поделили нижнюю вафлю от торта «Арахис». Бабушка решила тяжбу, естественно, в пользу внука, а дочь пристыдила, после чего Наташа, как говорится, полушутя-полусерьёзно пожелала Ване подавиться. Ваня, конечно, не подавился, но слёзы сдержал с трудом. Вафлю он съел из принципа.

Обо всём этом мальчик вспомнил в своей кроватке, услышав третий нечестный «поддак» своей тётушки, и немедленно рассказал всё это своему новому резиновому другу, которого назвал Чингачгуком. И вдруг… Сначала он не поверил своим ушам. Однако Чингачгук повторил это снова:

— Да-да, я живой. И, как видишь, неплохо говорю по-русски.

— Повтори! Повтори, что ты сказал! — шёпотом попросил Ваня.

— Холохуп. Я сказал «холохуп». Это и есть то самое волшебное слово, после которого ты сможешь делать с ней всё, что угодно…

Мишутка и Тяпа сидели на полугрязной скамеечке в парке и молчаливо грустили.

— Ну почему именно нам выпало раскрыть тайну государственной важности? Тайну, за которую тот же Парасолька родную мамку бы продал! Как ты думаешь? — прервала наконец молчание Тяпа.

— Неисповедимы… — пробормотал Мишутка будто себе под нос.

— Что неисповедимы? — нетерпеливо переспросила обезьянка и принялась раскачиваться взад-вперёд.

— Да пути эти все. — так же тихо ответил медвежонок и закурил.

— Может нам эту тайну продать, а? — предложила Тяпа. — Вот сам подумай. Мы знаем, а они — нет. При этом нам это знание, как собаке пятая нога, а они б все за него удавились.