Лао Шэ - Избранное

Вернувшись в контору, Сянцзы проспал два дня. Он не пойдет в дом Цао, даже не напомнит о себе! Господину Цао его не спасти!

Через два дня он вывез коляску. На сердце у него была тоска. Он больше ни во что не верил, ни на что не надеялся и готов был терпеть любые оскорбления. Лишь бы нажраться до отвала, а потом спать. Чего еще ему ждать? На что надеяться? Глядя, как тощая, с торчащими ребрами собака сидит около продавца бататов и дожидается, когда ей что-нибудь кинут, Сянцзы думал, что и сам он, как эта собака, мечтает только о том, как бы набить себе брюхо. Нет, лучше не думать! Жать кое-как, и все! И ни о чем не думать…

Перевод Е. Молчановой

Лао Шэ был вынужден не раз отрекаться от многих своих произведений, особенно от романа «Записки о Кошачьем городе» (1932–1933), созданного в традициях «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина или «Острова пингвинов» Франса. Отдельные страницы романа напоминают о западной просветительской литературе, например о Свифте. Сам же автор сближал свою книгу главным образом с «Первыми людьми на Луне» Уэллса. В этом сближении немало справедливого, поскольку действие «Записок» происходит на Марсе, куда прилетел герой романа — образованный и гуманный китаец, однако по социальной остроте «Записки о Кошачьем городе», пожалуй, превосходят произведение Уэллса. Стоит отметить также, что роман написан без восточных имен, которые часто затрудняют для русского или западного читателя восприятие литературы Востока.

В «Записках о Кошачьем городе» автора привлек специфический материал, касающийся главным образом отрицательных сторон китайской жизни. Например, эпизод с библиотекой является одновременно и сатирой на «культурную» политику чанкайшистов, и зорким предвидением, выросшим из наблюдений писателя над левацкими тенденциями:

«Войдя в ворота, я увидел на стенах множество свежих надписей: „Библиотечная революция“. Интересно, против кого она направлена? Размышляя об этом, я вдруг споткнулся о лежащего человека, который тотчас заорал: „Спасите!“

Рядом с ним валялось еще более десяти жертв, связанных по рукам и ногам. Едва я развязал их, как они улизнули — все, кроме одного, в которой я узнал молодого ученого. Это он звал на помощь.

— Что здесь происходит? — изумился я.

— Снова революция! На этот раз библиотечная.

— Против кого же она?

— Против библиотек…»

Когда рассказчик спрашивает ученого (заведующего библиотекой) о судьбе книг, тот отвечает, что «последняя книга была продана пятнадцать лет тому назад. Сейчас мы занимаемся перерегистрацией.

— Что же вы регистрируете, если книг нет?

— Дом, стены… Готовимся к новой революции, хотим превратить библиотеку в гостиницу и получать хотя бы небольшую арендную плату. Фактически здесь уже несколько раз квартировали солдаты…»

Именно за такие эпизоды, естественные для настоящего сатирика, разного рода демагоги впоследствии и стали травить писателя. На деле же Лао Шэ стремился помочь родине устранить деспотические порядки, а заодно и возможность их повторения. Он, конечно, не хотел, чтобы его прогнозы оправдались, но это все-таки произошло — в виде гонений на невинных, забвения интересов трудящихся и других подобных явлений в годы так называемой «культурной революции», жертвой которой пал и он сам.

В. Семанов

Межпланетный корабль разбился.

От моего старого школьного товарища, который больше полумесяца правил этим кораблем, осталось лишь нечто бесформенное. А я, видимо, жив. Как случилось, что я не погиб? Может быть, это знают волшебники, но не я.

Мы летели к Марсу. По расчетам моего покойного друга, наш корабль уже вошел в сферу притяжения Марса. Выходит, я достиг цели? Если это так, то душа моего друга может быть спокойной: ради чести оказаться первым китайцем на Марсе стоит и умереть! Но на Марс ли я попал? Могу лишь строить догадки, никаких доказательств у меня нет. Конечно, астроном определил бы, что это за планета, но я, к сожалению, понимаю в астрономии ничуть не больше, чем в древнеегипетских письменах. Друг, без сомнения, просветил бы меня… Увы! Мой добрый старый друг…

Корабль разбился. Как же я теперь вернусь на Землю? В моем распоряжении одни лохмотья, похожие на сушеный шпинат, да остатки еды в желудке. Дай бог как-то выжить здесь, не то что вернуться. Место незнакомое, и вообще неизвестно, есть ли на Марсе существа, похожие на людей. Но стоит ли подрывать свою смелость печалью? Лучше успокаивать себя мыслью, что ты «первый скиталец на Марсе»…

Конечно, все это я передумал уже потом, а тогда у меня очень кружилась голова. Рождались какие-то обрывочные мысли, но я помню только две: как вернуться и как прожить. Эти мысли сохранились в моем мозгу, словно две доски от затонувшего корабля, прибитые волной к берегу.

Итак, я пришел в себя. Первым делом нужно было похоронить останки моего бедного друга. На обломки корабля я даже не решался смотреть. Он тоже был моим добрым другом — верный корабль, принесший нас сюда… Оба моих спутника погибли, и я чувствовал себя так, будто сам виноват в их смерти. Они были нужны и полезны, но погибли, оставив жить меня, беспомощного. Дуракам счастье — какое это печальное утешение! Друга я похороню, пусть мне придется копать могилу голыми руками. Но что делать с останками корабля? Я не смел взглянуть на них…

Нужно было копать могилу, а я лишь тупо сидел и сквозь слезы глядел по сторонам. Поразительно, но все, что я тогда увидел, я помню до мельчайших подробностей, и, когда бы я ни закрыл глаза, передо мной снова встает знакомый пейзаж со всеми красками и оттенками. Только одну картину я помню так же отчетливо: могилу отца, на которую я впервые пошел в детстве вместе с матерью. Теперь я смотрел на все окружающее с испугом и растерянностью, точно маленькое деревце, каждый листочек которого чутко вздрагивает под ударами дождевых капель.

Я видел серое небо. Не пасмурное, а именно серое. Солнце грело весьма сильно — мне было жарко, — но его свет не мог соперничать с теплом, и мне даже не приходилось зажмуривать глаза. Тяжелый, горячий воздух, казалось, можно было пощупать. Он был серым, но не от пыли, так как я видел все далеко вокруг. Солнечные лучи словно растворялись во мгле, делая ее чуть светлее и придавая ей серебристо-пепельный оттенок. Это было похоже на летнюю жару в Северном Китае, когда по небу плывут сухие серые облака, но здесь воздух был еще мрачнее, тяжелее, унылее и словно прилипал к лицу. Миниатюрным подобием этого мира могла бы служить жаркая сыроварня, в которой мерцает только огонек масляной лампы. Вдалеке тянулись невысокие горы, также серые, но более темные, чем небо. На них виднелись розовые полоски, точно на шее дикого голубя.