Лао Шэ - Избранное

Тело затекло, потому что я всю ночь проспал на земле: люди-кошки, наверное, не знают кроватей. Одной рукой отгоняя мух, а другой почесываясь, я оглядел свое убежище. Собственно, смотреть было не на что. Кроватью служил пол — значит, важнейший элемент спальни уже отпадал. Я надеялся найти таз для умывания, так как за полдня и ночь успел насквозь пропитаться потом. Безуспешно. Раз не оказалось никаких вещей, пришлось смотреть на стены. Они были сделаны из глины, без каких бы то ни было украшений. Хижина представляла собой клочок вонючего воздуха, окруженный стенами. В одной из них было отверстие приблизительно в метр высотой, которое служило дверью, а при большой необходимости и окном.

Счастье еще, что мой пистолет никуда не делся. Хорошенько спрятав его, я вылез через отверстие и тут понял, что окна были бы бесполезны. Хижина находилась в лесу — наверное, том самом, который я видел вчера вечером. Листья на деревьях росли так густо, что через них не пробился бы даже самый яркий свет, а здесь солнечные лучи к тому же рассеивались в сером, неподвижном воздухе.

Я оглянулся по сторонам, разыскивая какой-нибудь ручей или канаву, но вокруг были только листья, сырость и вонь.

Впрочем, нет! Под одним из деревьев сидел человек-кошка. Он, конечно, давно видел меня, но, поймав мой взгляд, бросился на дерево и исчез в листве. Это меня обозлило. Разве так принимают гостей: ни еды, ни питья, только одна вонючая комната?! Я мог считать себя его гостем, потому что он сам меня сюда привел. Ретив не церемониться, я полез за хозяином на дерево и, ухватившись за большую ветку, на которой он спрятался, стал ее раскачивать. Человек-кошка издал какой-то звук, я его не понял, но перестал трясти ветку. Бежать ему было некуда, и он с прижатыми, как у побитого кота, ушами начал медленно спускаться.

Я ткнул пальцем себе в рот, вытянул шею и несколько раз шевельнул губами, объясняя, что хочу есть и пить. В ответ он показал на дерево. «Может, он советует мне поесть плодов?» — подумал я, мудро предположив, что люди-кошки не едят риса. Но плодов на ветках не было. Между тем человек-кошка снова полез на дерево, осторожно сорвал несколько листьев, взял их в зубы и так же осторожно спустился на землю, показывая то на меня, то на листья.

Когда он увидел, что эта скотская пища меня ничуть не привлекает, его лицо исказилось — вероятно, от ярости. Почему он злился, я, конечно, понять не мог, а он, наверное, не мог понять, чем недоволен я. Думаю, что, если бы эта молчаливая полемика продолжалась, ничего хорошего бы не вышло.

Я решил подчиниться, но поманил его пальцем, чтобы он сам дал мне листья. Он снова, казалось, ничего не понял. Мой гнев сменился сомнением: может быть, передо мной женщина, а на Марсе мужчины и женщины тоже стараются общаться, не приближаясь друг к другу [27] Иронический намек на строгие правила традиционной китайской морали, в частности на фразу древнего философа Мэнцзы (III в. до н. э.): «Если мужчины и женщины общаются, не приближаясь друг к другу, это соответствует церемониям». ? Или, страшно вымолвить, это правило здесь распространяется на общение между всеми людьми? (Через несколько дней выяснилось, что моя догадка была верна.) Ладно, не стоит ссориться с тем, кого не понимаешь. Я подобрал листья и обтер их рукой — невольно, но привычке, потому что руки у меня были грязные и кровоточили. Потом откусил кусочек листа и поразился его приятному запаху и сочности. Изо рта у меня закапал сок, и человек-кошка дернулся, словно желая подхватить капли. «Видно, эти листья очень дороги! — подумал я. — Но почему он так трясется над одним листом, когда вокруг целый лес? Впрочем, здесь все странно!»

Съев один за другим два листа, я ощутил головокружение. Душистый сок словно растекся по всему телу, наполняя его приятной истомой. Захотелось спать, и все-таки я не заснул, потому что в этом озере дурмана таилась капля возбуждающего, как при легком опьянении. У меня в руке был еще один лист, но я не мог поднять руку. Смеясь над своей беспомощностью (не знаю, отразился ли этот смех на моем лице), я прислонился к дереву, закрыл глаза и покачал головой. Вмиг опьянение прошло, теперь все мое тело, каждая его клеточка смеялись. Голода и жажды как не бывало, мыться больше не хотелось: грязь, пот и кровь уже ничуть меня не тяготили.

Лес вроде бы посветлел, серый воздух стал не холодным и не душным, а как раз подходящим; зеленые деревья приобрели какую-то мягкую поэтическую прелесть. Промозглая вонь сменилась крепким сладковатым ароматом, будто от спелой дыни. Нет, это все-таки была не нега, а восхитительное опьянение. Два листа напоили меня таинственной силой, и в сером воздухе Марса я почувствовал себя точно рыба в воде.

Я присел на корточки. Раньше я никогда не любил так сидеть, но теперь мне казалось, что это самая вольготная поза на свете. Потом стал внимательно разглядывать своего кормильца. Моя неприязнь к нему ослабела, он стал мне почти симпатичен.

Человек-кошка оказался не просто большой кошкой, которая ходит на задних лапах и одевается. Нет, одежды у него как раз не было. Я засмеялся и тоже снял с себя рубаху и туфли: если не холодно, зачем таскать на себе всякую рвань? Но брюки я оставил — не из стыдливости и не ради пистолета (его я мог носить прямо на ремне), а потому, что без карманов мог потерять спички. Ведь не исключена возможность, что люди-кошки снова наденут на меня кандалы.

Итак, он был голым, и я ясно видел длинное, тонкое туловище и короткие конечности с короткими пальцами (неудивительно, что люди-кошки быстро бегают, но медленно работают; я вспомнил, как долго они связывали меня). Шея нормальная, но очень подвижная, голова может поворачиваться чуть ли не на сто восемьдесят градусов. Лицо большое, глаза абсолютно круглые, очень низко посаженные, над ними широкий лоб, поросший такой же короткой шерстью, что и макушка. Нос и рот слиты вместе, но не так красиво, как у кошки, а грубо, как у свиньи. Уши маленькие и торчат очень высоко. Туловище округлое (на таком, наверное, удобно сидеть верхом), покрыто тонкой и блестящей шерстью серого цвета, который издали отливает зеленым, словно птичье оперение. На животе восемь черных точек — сосков. Каково внутреннее строение людей-кошек, я не знаю до сих пор.

Движения моего нового знакомого казались замедленными, но на самом деле были очень проворны, так что я ни разу не смог заранее угадать его намерения. Единственное, что я наверняка определил в нем, — крайняя подозрительность. Его руки и ноги не бездействовали ни минуты, причем ногами он двигал так же проворно, как и руками. Осязанием, он, наверное, пользовался чаще, чем всеми остальными чувствами: здесь пощупает, там потрет или просто прикоснется. Словом, он был похож на суетящегося муравья.