Юрий Самарин - Осколки

— Дядя Федь, а я в Самару собираюсь, поехали со мной. — Андрей не собирался в Самару, но старик всегда был добр к нему и в его сдержанных словах о смерти сына слышалось подлинное горе.

— А я уж в дом престарелых надумал… Поездом?

— На моей машине. Всего ничего — полдня и там.

В изоляторе на двенадцать коек находилось шестнадцать человек. Четверо спали на матрасах в проходе. На улице трещали морозы, в камере было холодно, и тому, кто располагался на полу, приходилось несладко. Сначала менялись местами, но вскоре отсортировались самые плохие и неуважаемые. Вернее — трое действительно слабых, склонных к угодничеству, и один молодой, крепкий, деревенский парень, попавший под следствие за драку в своем клубе (ни за что искалечил чужака — сломал нос и т. д.), теперь его «раскручивали» еще на взлом магазина, из которого взяли несколько ящиков водки. По милицейской логике — если сидеть, то какая разница — годом больше, годом меньше. Парень имел независимый характер и сразу не поладил с одним крутым, принадлежавшим к известной в области группировке, угодившим сюда по подозрению в изнасиловании. Братва с воли обещала вытащить товарища (в конце концов так и произошло). Тем не менее в КПЗ он досиживал шестой месяц и полностью обжился здесь, подминая под себя или «уважая», как Андрея, остальных сокамерников. Вот только с Витьком (так звали деревенского) ничего не вышло: тот не признавал власти крутого ровесника и попытался оказать ему сопротивление. Однако крутой пользовался поддержкой приближенных, и досталось Витьку спать на полу, на матрасе.

Пришло время освободились нары как раз рядом с Андреем. Один из четверых бедолаг по праву мог занять их, и этим воспользовался непокорный Витек. Он почему-то обратился к Андрею: «Ты не возражаешь?» Адвокат пожал плечами, хотя его подмывало посоветовать парню переговорить по этому поводу с крутым и постараться пойти на мировую.

Ночью Андрей проснулся от хрипа и возни на соседних нарах. Несколько темных фигур навалились на Витька и что-то с ним делали. Адвокат перевернулся на другой бок.

Витька нашли повесившимся на мокром полотенце. Никто ничего не видел.

Андрею показалось — пес лижет ему лицо. Он приоткрыл глаза и увидел в нескольких шагах от себя Лорда. Трехлетний, начавший матереть боксер на фоне далекого, серебристого прогала выглядел темным силуэтом, — едва различимый белый треугольник на груди и белые носочки на лапах, утопавших в пепельной кисее. Андрей попытался встать — безуспешно, тело отказывалось подчиняться ему. Спиной ощущался вкрадчивый холодок, сквознячок, он оглянулся и увидел, что нагромождения черного города приблизились, строения расползлись и стали различимы новые выступы и углы. По-прежнему на стенах не отражался серебристый свет, но между человеком и городом виднелись колыхающиеся, прозрачные (световые, — догадался Андрей) преломления, подчеркивающие густую черноту зданий. Город одновременно манил и угрожал, тянул и давил. Какое-то движение вывело адвоката из оцепенения. Да, так и есть — пес подпрыгивает и наклоняет голову, как бы говоря: «Вот он я, не забудь обо мне, давай поиграем, ты нужен мне, подойди или прощай — я ухожу». Человек осознал — если он сейчас не сделает необходимого сверхусилия, не догонит, не поймает пса, то того уже никогда не найти. Звук призывающей команды застрял в горле, и тогда, стиснув зубы (сжав волю), он пополз. Первые метры пути были мучительно трудны, и все же пространство подалось, сдвинулось, прозрачные слои пропускали дальше. Купированный хвост Лорда весело замельтешил, весь торс собаки извивался в радостном танце. Боксер отбегал вперед, возвращался, но не давал приблизиться к себе. Андрей упорно продвигался к собаке и к серебристому просвету впереди. Черный город слал вдогонку крысиный писк.

Чем ближе становился серебристый просвет, тем легче давались движения. Прогал на глазах расширялся, разрастался, и когда в серебряных бликах появились золотые нити, Андрей встал и пошел, затем — побежал. Сердце охватило чувство неизъяснимой любви, неги, счастья, хотя было понятно, что эта любовь как бы относится и не относится к нему, она просто есть, существует, и весь бьющий навстречу свет ею напоен. Кто-то прекрасный и милостивый допустил его в поток любви, и самое лучшее — слиться с ним, стать его частью, сохранив сознание и индивидуальность. Пришло чувство, что ему, Андрею, приоткрыли какую-то грандиозную тайну, смысла которой он до конца постичь не может и не может больше находиться в этом водопаде света, так как грязь на руках и ногах почему-то не смывается.

Пес, бежавший рядом, куда-то пропал. Золотисто-алмазный свет рассеялся, и Андрей увидел черную, блестящую дорогу, молодые сосенки, мрачные низкие небеса, исковерканную, сплющенную бордовую «девятку», рядом бело-синий «Рафик» с красным крестом на боку, людей в белых халатах, свое тело…

Длинная игла достала сердце, и оно тяжело заработало, обретая прежний ритм.

— Повезло парню, — услышал Андрей над собой. — Ну, переломало ноги, пару ребер, зато позвоночник цел. Помирать-то к чему?

— Носятся как очумелые, — ответила женщина. — И не сопляк, вроде. Вином не пахнет… Может, хороший, вон, животных любит.

— Красивый у него был пес. Говорят, смерть собаки отводит беду от хозяина.

Андрей попытался открыть глаза, но ничего не получилось.