Уиллис Эмерсон - Дымный Бог или Путешествие во внутренний мир

Уильям Ф. Уоррен, в цитировавшейся выше книге, пишет по этому поводу на страницах 297 и 298: «Арктические скалы говорят нам об Атлантиде, что чудесней рассказов Платона. Залежи ископаемой слоновой кости в Сибири превосходят любые скопления останков такого рода в мире. По крайней мере со времен Плиния они постоянно разрабатывались, однако все еще остаются основным источником поставок кости. Останки мамонтов столь многочисленны, что, по словам Гратакапа, „северные острова Сибири кажутся сложенными из массы этих костей“. Ему вторит другой ученый автор, описывающий острова Новой Сибири к северу от устья реки Лены: „Из земли каждый год извлекают большое количество слоновой кости. И действительно, некоторые острова считаются не чем иным, как смерзшимися воедино грудами плавника, останков мамонтов и других допотопных животных“. Можно смело заключить, что за годы, прошедшие со времен русского завоевания Сибири, из земли выкопали пригодные для использования бивни более двадцати тысяч мамонтов».

Перейдем теперь к истории Олафа Янсена. Я привожу ее со всеми подробностями, как она изложена в рукописи им самим. В рассказ вплетены некоторые цитаты из недавних трудов исследователей Арктики; отсюда видно, с какой внимательностью престарелый скандинав сравнивал свои впечатления с пережитым другими путешественниками по ледяному Северу. Вот что пишет этот адепт Одина и Тора:

Меня зовут Олаф Янсен. Я норвежец, но родился в маленьком рыбачьем русском городке Оулу, на восточном берегу Ботнического залива, в северной части Балтийского моря.

Мои родители были в рыболовецкой экспедиции в Ботническом заливе и зашли в гавань этого русского городка незадолго до моего рождения, последовавшего 27 октября 1811 года.

Мой отец, Йенс Янсен, родился в Редвиге на скандинавском берегу, близ Лофотенских островов, но после женитьбы обосновался в Стокгольме, где жила семья моей матери. С семи лет я начал сопровождать отца в его рыболовных экспедициях вдоль берегов Скандинавии.

Я с раннего детства жадно глотал книги и в возрасте девяти лет был помещен в частную школу в Стокгольме; там я оставался, пока мне не исполнилось четырнадцать. С той поры я участвовал во всех рыболовных рейсах отца.

Отец был ростом в шесть футов и три дюйма и весил более пятнадцати стоунов. Типичный суровый и крепкий скандинав, он превосходил выносливостью любого известного мне человека. Он был по-женски добр и выказывал свою нежность в мелочах, но обладал непередаваемой решительностью и силой воли. Он не признавал поражения.

В девятнадцатый год моей жизни мы отправились в наше последнее рыболовецкое плавание, закончившееся тем невероятным приключением, о котором я собираюсь поведать миру, — но не раньше, чем завершу свое земное странствие.

Я не нахожу в себе смелости опубликовать известные мне факты, покуда я жив, страшась новых оскорблений, страданий и заточения. Беды начались с того, что капитан спасшего меня китобойного судна велел заковать меня в кандалы — только потому, что я рассказал правду об изумительных открытиях, совершенных моих отцом и мною. Однако на этом мои испытания не завершились.

После четырех лет и восьми месяцев отсутствия я вернулся в Стокгольм и узнал, что мать моя за год до того скончалась. Имуществом, оставшимся от моих родителей, распоряжались члены ее семьи, и оно было немедленно передано мне.

Думаю, жизнь вошла бы в свою колею, но я не мог стереть из памяти историю наших приключений и воспоминания об ужасной смерти отца.

Однажды я подробно рассказал эту историю своему дяде, Густафу Остерлинду, человеку довольно состоятельному; я просил дядю организовать экспедицию под моим началом для нового путешествия в таинственную страну.

На первых порах мне показалось, что эта мысль пришлась дяде по душе. Он очень заинтересовался и привел меня к знакомым ему чиновникам, пригласив изложить в их присутствии историю наших странствий и открытий. Вообразите мое разочарование и ужас, когда вслед за моим рассказом дядя подписал определенные бумаги и меня без суда и следствия взяли под стражу и бросили в мрачную и жуткую темницу дома умалишенных, где я провел двадцать восемь лет — долгих, скорбных и страшных лет страданий!

Все это время я не переставал твердить, что пребываю в здравом уме, и протестовать против несправедливого заключения. И наконец меня освободили. Дело было семнадцатого октября 1862 года. Дядя давно умер, друзья юных лет отвернулись от меня. Мне было больше пятидесяти, все знали меня лишь как безумца — какие у меня могли остаться друзья?

Я не знал, как заработать себе на жизнь. Ноги невольно привели меня в гавань, где стояли на якоре многочисленные рыболовные суда. Неделю спустя я вышел в море; меня нанял рыбак по имени Ян Хансен, который отправлялся в продолжительное плавание с к Лофотенским островам.

Опыт, приобретенный на море в ранние годы, оказался весьма кстати, и я сумел доказать свою полезность. За этим плаванием последовали и другие, и благодаря скромности в тратах, экономя на всем, я через несколько лет обзавелся собственным рыбацким бригом.

После того я еще двадцать семь лет бороздил море в качестве рыбака: пять лет я проработал на других и двадцать два года на себя.

В течение этих лет я прилежно изучал книги и без устали расширял свое дело, но с благоразумной осторожностью никому не рассказывал об открытиях, сделанных отцом и мною. Даже сейчас, на склоне лет, я опасаюсь, что кто-нибудь узнает, о чем я пишу, увидит мои записки и рисунки. Но когда дни мои на земле подойдут к концу, я позабочусь о сохранности карт и заметок, которые, я надеюсь, послужат к просвещению и пользе человечества.

Память о долгом заключении рядом с душевнобольными, обо всех пережитых мною мучениях и страданиях еще жива, и я не готов рисковать свободой.

В 1889 году я распродал свои рыболовецкие суда. На руках у меня оказалось состояние, какого должно было вполне хватить на остаток жизни. Тогда я перебрался в Америку.

С дюжину лет я прожил Иллинойсе, неподалеку от Батавии. Там я собрал большую часть книг, что ныне находятся в моей библиотеке, хотя некоторые избранные тома привез из Стокгольма. Позднее я переехал в Лос-Анджелес. Прибыл я сюда 4 марта 1901 года — хорошо помню эту дату, поскольку то был второй день инаугурации президента Мак-Кинли. Я приобрел этот скромный дом и решил, что здесь, в уединении собственного жилища, под защитой своих виноградных лоз и смоковницы, в окружении книг, начну составлять карты и делать по памяти зарисовки открытых нами новых земель; я также подробно изложу все, что случилось с тех пор, как мы с отцом покинули Стокгольм, и доведу рассказ до трагического происшествия, разлучившего нас в Антарктическом океане.