Татьяна Мудрая - Костры Сентегира

Девочка изумилась, но повторила. На лице юноши отразилось робкое понимание.

Потом Кардинена вручила им кошелек с монетами и кивнула: отправляйтесь, да побыстрей. Поманила к себе ученика — собирай манатки, веди обоих коней сюда через воду.

— Ты загадала шараду, — заметил Сорди в затылки юной парочке. Теперь оба странника сидели рядом на гальке, держа подседланных коней в поводу.

— Именно. Камень Александра Второго Российского — александрит, я такой на руке в своё время носила, в богатой оправе из платины — виноградная лоза с листиками. Говорили — под цвет своих переливчатых глаз, в коих и небеса, и гроза, и пурпурный огонь временами проблёскивали. Но Карен и кое-кто еще знали, что как отличие. По большей части я его вообще крышечкой прикрывала — силт называлось. Перстень со щитом. Тогда уже все понимали, что вещица непростая.

— Гурия — гуру. Учитель.

— Который уже заботится насчет обручения своего челы с войной.

— Польщён.

На самом деле ничего такого он не испытывал, но выяснять отношения не хотелось.

— Однако, богата ты золотом лучшей чеанки.

— Бурый Волк позаботился.

Во время этого диалога, едва ли менее загадочного, чем предыдущий, Карди едва заметно улыбалась, и Сорди удивился — до чего это её красило.

— Ты радуешься? Кто они, эти дети?

— Портрет художника в юности. Двойной.

— Не совсем понял.

— Чего уж не понять? Карен и я сама.

И добавила мечтательно:

— Хотела бы я знать, кто у Карена нынче в огневых побратимах ходит.

— Что ты имеешь в виду?

— Чела напрашивается на урок.

— Конечно.

Они обернулись друг к другу и подарили друг друга гримасами заговорщиков.

— Ладно-хорошо. Всё равно еще ждать. Тогда вернемся, знаешь, в Замок Ларго. Эдинская тюрьма для политических. Облом со мной у них вышел тогда самый натуральный, сам понимаешь. Будь эти твари посдержанней с Майей-Реной, еще неизвестно бы, чем дело обернулось, а так…

Махнула рукой в сторону гор.

— Портить лицо и особенно губы побоялись, руки — тоже. Им от меня данные были нужны — сказать или написать. И вообще… Телесная красота в Динане дело святое и неприкасаемое. Сокровенное причастие Братству, как ты понимаешь, тоже. Оттого надо мной не так уж усердствовали: доработали до приличного случаю состояния и опустили в камеру-колодезь, так это называли. Поразмыслить на досуге.

Вот тебе картина пейзажа. Стены метров шести-семи высотой, воздух попадает через отдушины размером в кулак, вода стекает оттуда хилым ручейком. На полу жидкая мразь по щиколотку, еду бросают в нее через люк в потолке, а чтобы выйти, наверное, помереть надо. По крайней мере, на трупы я в этой темнотище не натыкалась. Кроме одного — но это особая история. Нет, не Ма. Дружок у меня там завелся из уголовных в перерыве между процедурами.

А тем временем наши одолели. Взяли столицу вместе с окрестностями и стали по ним шарить. Керт, Кертсер, хозяин степной сотни — вот он-то и приказал погрузить в колодец корзину с мощным фонарём на борту. Сначала пустую, затем с самим собой. Говорил, что те десять минут, пока меня со всякими предосторожностями поднимали наверх, а он ждал возвращения транспорта, были самыми худшими в его пятидесятилетней жизни. А я сама…

Открыла глаза в госпитале — он. Кажется, всё время там был, как фон моего обморока. Морда истемна-смуглая, короткие косы что горючая смола, тафья к ним будто прикипела — он ее и ночью не снимал, потому что шрам прикрывала. Такой, что, казалось, голову напополам чужой кархой развалило. Рот в клещах зажат, до того морщины глубокие. А уж слова вылетают из этих губ… Корявые, колючие, сухим комком в горле застревают — Сухая Степь, однако. Керт был родом не из регулярных частей, которые присягали новосозданному правительству: по доброй воле прибился и малую горстку таких же степняков привёл. Я ведь говорила о них кое что, да.

Потом он меня из госпиталя украл, едва ожоги зарубцевались и кости прикрылись мясом. Первое, что я ощутила, когда пришла в себя по-настоящему, — это как колышется моя люлька меж двух иноходцев. Подъезжали всадники, просовывали в меня еду, вливали питье. На привалах отвязывали, выпрастывали из пелен и грязных тряпок, мыли, перевязывали, Керт самолично разминал закоченевшие мышцы, разглаживал кожу. Волосы чесал железным гребнем и переплетал заново — оттого я почти сразу привыкла по-ихнему, по-чёрному, ругаться. А уж кумысу в меня влили столько, что все внутренности подплыли — туберкулёз, вишь, у меня прорезался. Начальная стадия. Кажется, не он один, но о том я узнать не успела… Потом меня стали привязывать уже к седлу одного из наших квадрипедантов.

— Что?

— Проверка на внимание и знание античности. Фраза из школьного Вергилия, пример консонантного звукоподражания: квадрипеданте вирум квантит тунгуля кампус.

— Ой. Ну и дикция у тебя — еле цитату узнал. И латынь далеко не классическая. Кухонная. Вульгарная: с ка на це перебиваешься. Четвероногие скакуны бьют копытом твердую землю.

— А она была именно такая, не сомневайся. Чуть позже…позже ребята открыли, что я и без веревок держусь на коне, да еще получше большинства из них. И стреляю, и работаю клинком. Выучка та же, что и у них, но более тщательная.

— Та самая твоя школа?

— Не только. В Эро меня тоже мимоходом заносило, а в его лэнских предгорьях несколько лет прожила. Там всех деток обучали примерно одному и тому же: но потом мальчишкам вкладывали в руки настоящую саблю, никакого дерева и в помине, а из девиц лепили священных танцорок и почитаемых всеми гетер. Я ведь рассказывала, помнишь? И, кроме того, мы стихи учили — не одну литературную классику. Кое-что было мифами на староэроском — о сотворении Большого Краба, как он вышел из солёных пучин еще горячим… оброс деревьями и наполнился пришлым людом, коий прихлынул семью как бы приливными волнами… Потом вспомню авось. Так что язык моего Керта я с пята на десятое, но понимала. У диких всадников такое весьма ценилось.

А потом стало возможно мне на офицера обучиться. Всем моим это стало нужно позарез: начали вольнонаемников приводить к форменной присяге и ставить на твердый кошт. А каково им было знамя во имя чужого дяди целовать, можешь себе представить? Я хоть своя.

— Женщина.

— С твёрдой рукой в высших эшелонах. Президент, он же премьер-министр и военный министр, с моей вдовой маман в одну постель залезать навострился. Поженились потом, а мне, падчерице, — аж четыре сотни в качестве откупного. По спецзаказу. Кертову банду и еще одну: северян пуританского корня. Драгун-шпажников. Когда ты в седле, шпага против сабли не дюжит, когда спешишься — в точности до наоборот. Так что польза была одним от других немалая. И обеим половинкам — от меня. Почти воля вольная: даже долю в контрибуции я нам всем выторговала.