Татьяна Мудрая - Костры Сентегира

— Здесь место, здесь и станем, — шепнула Кардинена. — Дневное время.

Вдруг с противоположной стороны, из щели меж зубцами, ударил солнечный луч, развалил небо и проткнул своей иглой камень, растекаясь по нему. Смешивались и дрожали тени, сияющая зыбь одевала гранитную плоть, высекала из нее искры, подобные мечам и копьям. И как бы по сигналу на карильоне мягко ударили колокола.

— Санта и Горлинка. Женские голоса. У первой звучание холодноватое, у второй чуть с надрывом, точно плач. А эти, что окутывают их малиновым звоном, золотым светом, — средние: Диво и Прелесть.

— Надрывают сердце, — прошептал Сорди. — Плетут вязь.

— Гром, гулкий, будто лесной пожар, — так говорят о нём — и подстать ему Воин, резкий и мерный. Мужские звоны, голоса тревоги.

— Полосы тьмы на кружеве. Сокол, что сорвался вниз с облаков. Удар молнии, проходящий насквозь бытие.

— Побереги восторги, — они говорили не так тихо, но в сердцевине гула и биения это казалось шёпотом. Ибо к шести бронзовым голосам примешались болтливые подголоски, забивая, пряча, сплетаясь прядями…

Но высоко взлетел и затрепетал серебряной нотой самый главный колокол — Хрейа, Светоч; грудной, легкий и сильный его звук вел мелодию, наполняя мир любовью. И тут еще выше, паря на звонах, как птица в струе теплого воздуха, с минарета донесся голос муэдзина:

— Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллах Превелик!

То был призыв к послеполуденной молитве, салат-аз-зухр, от которого все на площади без различия вер опустились наземь, и воплотились в этом распеве зрелость дня и полнота творения, игра облаков и ликование солнца, сладкий пот на челе труженика и сладостный дух земли, данной ему, чтобы ее лелеять.

А потом всё оборвалось и смолкло, кроме потревоженного воздуха.

— Я угадал верные слова и названия или ты мне их сказала? — спросил Сорди Кардинену.

— И то, и другое, так я думаю, — ответила она. — Если и было можно под конец расслышать, так только сердцем…

Когда они пришли в гостиницу — ибо в ушах ученика не помещалось больше звуков, а в глазах, ослепленных дневным сиянием, — образов, и рухнули прямо на пол, Кардинена сказала:

— Теперь понимаешь, как это — здесь жить?

— Ох.

— И что делается в тебе, когда ты слышишь и видишь, как творится ежедневное чудо? Огромный ларец с игрушками, от которого потерян ключ? Эти домики, что козой карабкаются на склон; сады, низкорослые и ухоженные, все в буйном цвету и переплетении ветвей и лоз; гранитные стелы с узорными арабскими надписями на кладбищах и низкие особняки на срединных улицах, с литыми чугунными решетками на окнах и дверях — ни один узор не повторяется дважды. Антикварные и ювелирные лавочки, где ничем не торгуют, лишь выставляют на любование. Трубы шелков: прочных и гибких, как шагрень, сплошь затканных серебром и золотом, цветных и прозрачных, как дым. Перстни, броши и серьги — груды забытых леденцов. Пояса из стальных блях неправильной формы, оправленных в вороное серебро. Холодное оружие со всего Динана: литые «алмазные» шпаги, похожие на блеск льда при луне, и кованые «черные жальца». Широкие сабли с предгорий, работы мастера Даррана, вот примерно как моя собственная, и вороные эроские кархи мэл — узкие, изогнутые почти серпом. В эфес клинка вкладывают амулет, чтобы давал крепость руке, пояса составляют из осколков погибших сабель и шпаг, внутри перстней нередко бывает тайник, не для яда — но как тайная мета для знающих. Иногда снаружи бывает щит, а самоцвет прячется внутри — подобное кольцо именуется силт, или перстень со щитом.

— Ты о таком перстне и говорила? В смысле — что носила сама?

— Погоди, не торопись поперед батьки в пекло. Пекло, скажем, еще то… Ну разумеется, мои соратники не утерпели. Как увидели, что в город стали переправлять еду и медикаменты, а из города — ценности, так начала кольцо обратно стягивать и наращивать. А там, внутри, ведь много было беглецов — мирного народу из окрестностей. У кого дом пожгли, кто не захотел быть попусту забритым. Да и вывозили из-за стен одни бумаги, что стоили, правда, подороже иной ювелирки.

— Этого вроде не положено.

— Так не позволяли бы и передыха. Мое слово — хочу дам, хочу назад заберу, так? И к тому же меня и вообще в расчет не брали — кое-кто думал с моими конниками управиться без меня.

Ну, сначала меня просто заперли в том особняке: в городе беспокойно, на вас тоже могут покуситься как на ближнего ответчика. А потом и говорит мне Кареново прямое начальство, такой Роналт Антис:

— Вы, ина полковник, — заложник мира, а мир уже формально нарушен. Осада возобновится со дня на день, и вам стоило бы задуматься о своей судьбе.

— Не удивлюсь, — отвечаю. — Вечного Города с его сокровищами я не стою ни в чьих глазах и обольщаться на сей счет не намерена.

— Вы знали?

Очень многозначная фраза.

— Ну, если в том смысле, что я самурай-камикадзе по своим склонностям — то нет. Если имеется в виду доскональное знание подлой человеческой натуры — то да. И если вы намекаете на мою природную хитрость и умение творить финты — то да в квадрате.

Роналт был человек умный и к тому же урожденный аристо. Дворянин высшего ранга. Образованность, артистизм, чувство меры и такта, дипломатические способности — все, как у вас говорится, в одном флаконе. Поэтому он не удивился, а с ходу спросил:

— Как вы полагаете, я вас сразу расстреляю или еще поторгуюсь?

— Не знаю, право. Первого я вам сразу не посоветую: уже было и не принесло значимого результата. А торговаться — значит тянуть время, ваше и моё. Боюсь, тоже попусту. Однако если вы мне поверите и возьмёте в союзники…

И, знаешь, он таки внял — уж больно мне мало пользы было от тактики со стратегией, что я перед ним развернула.

Ты в курсе, что такое эффект античного театра? Акустика типа «на сцене рвут бумагу, а галерка слышит»? Прибавь к тому, что голосовые данные у меня редкие: оперная полётность голоса плюс некая выучка, позволяющая скручивать звук в такой жгут наподобие светового. Или превращать в свист.

— Фантастика.

— Однако работает и поныне…Словом, меня должны были выставить напоказ против того места, где стояли мои люди — это, как помню, четверть осадного периметра. И при случае убить на их глазах: на такой исход я соглашалась заранее. Но до того мне должны были дать последнее слово, чтобы в нём выказать свое презрение к нарушителям договора, убийцам и разрушителям святыни.

— Это ведь… Враги тебе так доверились?

— Противники, не забывай. Дети одной матери. Ох, и кто тебя в детстве воспитывал!

— И это бы не изменило ровным счетом ничего.

— Внутри бессмысленного мяса — да. Толпы — конечно. Но не внутри вооруженного собрания динанцев.