Татьяна Мудрая - Костры Сентегира

Так, значит, питаюсь их деликатесами в стоячем положении — в сидячем не влезет, чего доброго. Шроты, жмых, вязига — напоказ, что ли, демократию разводят? А уж кофе… Кофе в любом доме — марка гостеприимства. Домашнее вино — ну да, хвастаются, угощая, но лакмусовая бумажка — арабика родом из самых запредельных мест, какие и на карте не сразу найдешь. А тут сплошной желудевый цикорий…

— Если в самом деле третировали?

— Ну нет. Тогда нет. Хоть и не в лепешку разбивались. И вот вижу — за мной и моими спутниками, такими же перевертышами, наблюдает некто. Молод, лет от силы тридцать пять, изжелта-смугл, лоб с залысинами. Веки со складкой, огромные глаза, чуть удлиненные и подтянутые к вискам, нежный рот. Ну, ты ж его видел — и посейчас не хуже. Карен Лино, секретарь и референт, главный тайный советник нынешнего камерного президента. Тайный и камера — это, между прочим, буквально.

И говорит мне сей Карен примерно следующее:

— Выслушайте и, если хотите, можете меня потом на дуэль вызвать. Но кто-то должен взять на себя риск надавать вам благих советов.

— Что, всё так плохо? — говорю я. — В том смысле, что у меня звание мастера клинка вот-вот будет в кармане, а им запрещено сражаться с собратьями до смерти.

— У меня тоже, представьте. Почти. Что называется, лови момент, дави за горло. Так я высказываюсь?

— Разумеется.

— Во-первых, вы держите себя безупречно в том, что касается умения себя поставить. Иначе говоря, так, будто вы одна идете в ногу, а все прочие — не в ногу. Во-вторых. Запеканку из сайры нельзя вздевать на вилку целиком, даже если она настолько тверда, что никакой нож не берет. На рыбу с ножиком вообще не ходят, если вам известно. Есть такое клинковое оружие с мелким зубцом, но проще взять две вилки, свою и соседа, и разодрать кусок на две делёнки, а уж потом питаться. Ту же вилку не хватают намертво, будто шпажный эфес, а берут вот этими тремя пальчиками, так, чтобы поворачивать вверх-вниз. В-третьих. Кофе пьют, а не нюхают, морща носик, будто это невесть какая отрава. Хотя «будто» можно и опустить. И, наконец, находясь среди вечерних туалетов, уж лучше бы вам нацепить на себя такую одиозную штуку, как форма: к ней хотя бы шпага полагается или там сабля.

— Не думаю, что мне они сейчас понадобятся, — отвечаю. — Фрачная пара была бы, однако, хорошей идеей. А вот женский вечерний туалет мне противопоказан. Ваши заплечных дел мастера так надо мной однажды порадели, что не только плечи — ножку в открытой туфельке нельзя из-за подола выставить.

И сразу вижу — не червь извилистый предо мною, но муж.

— Простите, я не понял, — говорит. — Мы все полагали, что вам нравится изображать из себя боевой штандарт.

А на следующий день приносят мне в так называемый посольский дом невесомый такой свёрток: длинное шёлковое платье, темно-серое с тончайшей золотой нитью и кружевными манжетами — у меня ведь и тыльная сторона рук была в пятнах ожогов, — шальвары, башмачки в тон и газовая вуаль на голову. Вот почти как сейчас.

— И носила?

— Ну да, как ни странно. Я ведь в католичках тогда числилась и крещена была. Как большинство на том роковом приёме. Карен был мусульманин, это у нас принято — явно или тайно с побратимом именами обмениваться и даже имя покойного присваивать.

И вот начали мы с ним бродить по городу, заходить в дома, смотреть всяческие красоты. А чтобы колокола послушать — далеко ходить и не надобно.

— Конечно. Вот я и принесла уже, — ответил ей приглушенный голос Эррант. — Примеряйте.

Под восхищенными взорами обеих дам Сорди облекся в парадное платье.

— Прелестен, как девица, — похвалила Кардинена, — не стыдно на выгул брать. А теперь ты мне помоги. Достань ту кожу из моих вещей, знаешь, наверное, где?

Он знал.

Когда Сорди вытащил шкуру Нейги из-под других предметов и запаковал суму обратно, Кардинена уже стояла в своих пышных оболочках, хотя без покрывала, — и снова он удивился, насколько изменчива ее природа. Юная женщина, почти девушка была перед ним: ирония в глазах чуть привяла, хотя сияли они, кажется, еще больше, шрам скрылся даже без помощи притираний. В сотворенном из нее сложном знаке грациозность тела обозначала гибкость ума, сокрытость плоти — красоту души, но изобилие волос, поистине ренессансное…

— Так не пойдет, — первой вздохнула Эррант. — Экая грива, точно у гетеры. Права ты была, Та-Эль, — такое и под поволокой не скроешь. И даже если стянуть косу потуже.

— Тогда сначала переплетём ремешками подлинней, а потом всунем в чехол, как у Сорди, — кивнула Кардинена. — Не по уставу, ну да что ж теперь с вами обоими.

Песен над косой снова не пели и причетов перед зеркалом не причитывали: продели в футляр, закрепили одним из обручей, что ранее украшали запястья, а на другой нацепили литой серебряный косник.

И вот удивительно: именно это стало нужной чертой в созданной ими тремя каллиграмме. Росчерком молнии на дамасском клинке по имени Та-Эль.

— Благодарю, Плясунья, — говорила Карди, отсчитывая монетки. — Не увертывайся от платы — всё едино настигнет. Лучше скажи — видела тут наших?

— Еще как. По крайней мере — одного из главных. Но не самого главного.

— Уж его-то искать не придётся — второй крепостной стеной лёг, — загадочно проговорила Карди.

С тем они трое вышли на воздух.

Наверное, в одежде всегда заключаются некие чары, затуманивающие или, напротив, протрезвляющие. Иначе почему он схватил суть дела прямо с порога?

Почти все на площади имели спутника или спутницу, но разнополых пар не видно было вовсе. Девицы вышагивали под руку с женщинами постарше, юные ровесницы перешептывались или чинно шествовали по самой середине площади, забитой ларьками и зрелищами, юнцы, держась бок о бок, озоровали на ходу так, что окружающих пошатывало, солидные мужи беседовали непринужденно и с таким выражением, будто вокруг не было никого и ничего. Ровно секунда понадобилась Сорди, чтобы сообразить — или всё-таки домыслить? — что все шуточки, перешептывания и медитации касаются их с Кардиненой.

Но вот это продолжалось лишь пока их видели в лицо: закутанную по самое горло красавицу со смазливым братцем или возлюбленным. При виде змеиных кос всякие замечания как острым ножом отрезало.

Он хотел тут же спросить об этом, но поостерегся. За кого они оба себя выдавали — за колдунов? За оборотней? За учеников этого… что как крепостная стена?

А потом было уже не до того. Ибо был Кремник.

Простой светло-серый четырехугольник посередине площади, который можно было обойти вокруг много легче его почти однофамильца. Зубцы прямые — не затейливые «ласточкины хвосты». И многорядная колокольня близ одной из стен — колокола на ней не раскачивались под ударом била, а поворачивались на осях, пока беззвучно. Люди вокруг молчали тоже.