Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены

Подкатывал ноябрь. Дни одевались моросью, солнце — туманом. Листва еще из последних сил цеплялась за потяжелевшие ветки. Захмелев, старик сочинял хокку:

Одним таким земноводным вечером в дверь незнакомо позвонили. Старик пошлепал к ней, на ходу запихиваясь в пижаму. Отворил.

На пороге, освещенная сзади тусклой подъездной лампешкой, высилась фигура в длинном плаще — светлый ореол кудряшек вокруг головы, профиль греческой камеи, не поймешь, мужской или женский. Божественные супруги, брат и сестра, Птолемей и Арсиноя… И голос такой же двойственный — горловой, низкий и звенящий.

— Здравствуйте, Керг-ини. Не пустите ли меня вовнутрь?

Он догадался и уже с этим отодвинулся. В прихожей у него лампы нет, перегорела, только из спальни засвечивает. Зато есть длинная старомодная вешалка с грудой старой обуви понизу — пусть мадам референт поспотыкается.

Однако она прошла точно кошка. В гостиной он в ее честь вытер полой куртки лучшее из кресел.

— Так вы меня узнали, досточтимый адвокат?

— Да, ина Тэйни Стуре-Ланки. Ваши фото были в «Частных Новостях»: эпохальный брак канцелярии первого государственного лица с его охраной…

— Выходит, вы и светскую хронику не обделяете вниманием? Пожалуйста, не удивляйтесь, что я хочу с вами поговорить. И попросите уйти вашу даму, если можно.

Он вздохнул и поплелся в спальню. Майга уже сидела на постели. Швырнул ей белье, платье:

— Вот, одевайся и выметайся. И поимей в виду на будущее: все эти последние годы у нас была случайная, одномоментная связь.

— Я все слышала. У тебя другая девочка.

— Слышала она. Господи! Это такая девочка, что как бы следом за ней не явились ее мальчики. Вернее, мальчики ее обожаемого невенчаного супруга Нойи, которому скоро впору будет самому с ночными визитами ходить. На, держи туфли. На — куртку. И чтобы мне мигом!

Вернулся. Тэйни уже сбросила плащ на соседний стул, обсохла, распушилась, как ивовая сережка. Совсем молоденькая, подумал он, и туда же. Пути торит.

— Кофе будете? Или коньяк? Или вместе?

— Кофе выпью с охотой, — сказала весело, — а жидких клопов потребляйте уж сами!

Он сходил на кухню, где соорудил две чашки крепчайшего пойла без сахара, себе и ей. На темную слазил в буфет, из початой бутылки налил фужер, опрокинул в себя единым духом.

«Скверно надираться в одиночку. Выходит, я трушу? Трушу. Что я о ней знаю? Принцесса придворных танцулек, идеальная пара своему мужу. Всё ей дано: гибкость тела, смелость ума и веселие духа. Но что за непонятные разговоры с Эррат, похожие — на провокацию? Или все-таки на святую наивность? Если последнее, то зачем она здесь?»

Прошелестела мимо Майга, заглянула в дверь, обменялась улыбками. Вот она почему-то не боялась и уже нисколько не ревновала. Видно и впрямь и женщин есть свой тайный язык…

— У вас тут чудесно. Кофе такого душистого отродясь не пила. Какие вазы — китайские? И чеканка на стене. (Она называлась — «Оровела», «Песнь ярма» — там возница лежал на ярме поперек голов двух огромных, величественно-печальных быков, а сзади них открывался зев огромнейшей винной амфоры.) Выйду на пенсию — куплю домик и обустроюсь в том же духе. А, кстати, вы-то почему на пенсии? Из-за истории в Ларго?

Знала она о том явно понаслышке: всё уже кончилось до ее приезда в Эдинер. В замке Ларго был лагерь для военнопленных, взятых в гражданскую войну. Им пришло в голову устроить «бунт на «Потемкине»» — из-за скверной еды, никуда не годной врачебной помощи и низкого качества тюремной обслуги, — чем они еще сильнее ухудшили свое положение. Оставшиеся в живых, разумеется. Керг тогда попробовал нечто сделать, но его официально предупредили, чтоб не совался. Ушел он скорее от стыда за свою профнепригодность, чем по иной причине.

— Я понимаю, что вы по совести не можете быть официальным, нанятым государственным защитником, но ведь никто не помешает вам стать частным адвокатом с лицензией и брать плату за свои услуги. Вы же пожизненный член адвокатской корпорации и не имеете права выходить из нее, пока можете приносить пользу. Как бы ваши коллеги здесь и в британской диаспоре не решили, что вы… уклоняетесь.

— Мои гипотетические подзащитные небогаты, гонорар с редкого возьмешь, а вот пенсии я точно лишусь — как частный практик.

— Братья… простите, собратья ваши достаточно богаты, чтобы оплатить вам издержки и помочь информацией и авторитетом. И здесь, и за рубежом. Я слышала, что здешние ваши коллеги внутри своих иннов… как это будет по-эдински — страт? коллегий?…могут обеспечить не худшую охрану, чем по классической программе защиты свидетеля — хотя по внешнему виду нипочем не скажешь, что они блюдут справедливость меньше равновесности.

«Она нарочито проговаривается в отдельных терминах: откуда-то знает о Братстве Зеркала, которое здесь, в Эдине, ушло в глубокое подполье? — подумал он. — Вон и Эррат решила так же».

— Вы слишком молоды, чтобы заниматься дешевыми провокациями.

— Тем более, что они вовсе не мое амплуа. Я только говорю людям: делайте что должно, а все остальное приложится вам.

— Чтобы жить так, нужна отвага особого качества.

— Да. Но ведь сказано: «Совершенная любовь изгоняет страх. Боящийся несовершен в любви», — она отняла руки от чашечки, которой играла во время разговора, и выложила их на столешницу. Ее кольцо было — старинный силт с виноградной лозой, какие раньше Оддисена вручала как символ защиты или, если внутри был камень, — власти. Слишком тяжелое для полудетских пальцев.

— Красивый перстень. Виноградная лоза — символ Иудеи. И христианства. И…

— Да. Очень многозначный символ.

Помолчали.

— Что у вас могли быть контакты с зарубежной частью корпорации, я догадываюсь. Но вы бы открыли свое кольцо для верности.

— Керг, милый, я ведь не приказываю от имени кого-то там или своего силта, а прошу. Кто-то из ваших должен первый покатить камень с горы. Лучше, если на это пойдет такой влиятельный и такой более или менее неуязвимый человек, как вы.

— А если я решусь…

— Тогда от меня вы получите сведения о том, насколько безопасно брать то или иное «кэлангистское» дело, и кое-какие материалы для защиты. Мы с дядюшкой Лоном… Ну, в общем, может так обернуться, что и я сама запишусь к вам в клиенты, и кое-кто повыше.

И они облегченно рассмеялись под шелест дождя, который мёл по тротуарам, горстями холодных капель швырял в окно и всё же ничего не мог поделать с упрямым и сокровенным теплом человеческой жизни.

Денгиль был верен договору, который негласно заключили между собою обе путешествующие стороны. О политике — ни словечка. Но когда они прошли через оцепление не ее, а его именем, Та-Эль поняла: у него везде свои люди, свои знаки и кольца. Сам он носил перстень со щитом, оплетенным виноградной лозой, какого ни у кого не было. Может быть, он и от диких банд его защищал — или бандиты вообще существовали в воображении ее начальства? Та-Эль вспоминала: как-то кавалеристы друга, отчасти чтоб побаловаться, но и по некоей необходимости (с мясом в их армии было туго) прирезали двух отбившихся овец. Казалось, что отары у местных несчитаные. Керт, узнав, долго и нудно ругался — ей пришлось отослать его в дозор. Нойи и сам был отнюдь не в восторге: посадил ту парочку мясоедов под арест. Наутро обоих нашли уже холодных, и сонная артерия перерезана, как у скотины, убитой «с призыванием имени Аллаха», почти без боли и стресса. А на лбу тем же ножом — то ли «О», в честь Оддисены, то ли «Д» — «Денгиль». Это чтобы не валили на местных жителей, что, дескать, все поголовно разбойники. Да уж, Братство тут было совсем иное, чем у Та-Эль на родине, куда менее прирученное и цивилизованное. Что бы оно сделало с прямым насильником и мародером из пришлых солдат, и думать не хотелось.