Надя Яр - Людоед

— Зачем нам становиться свободными, проповедник? — Глаза трибуна бешено сверкнули. — Я понимаю освобождение рабов — всё-таки рабство противоестественно — но освобождаться от наших собственных желаний и страстей? От нашей религии, от наших традиционных прав, от права распоряжаться собою как мы хотим и от своей же души? Зачем нам это надо?

Чтобы перестать мучить слабых, насиловать их и терзать, подумал Тирелл. Хотя бы просто ради этого.

— Чтобы стать чистыми, стать свободными от греха. И счастливыми. Чтобы не скармливать людей рыбам.

— Послушай, чужак: рыбы — это ерунда. Боль и смерть — просто ничто по сравнению с потерей, которую мы понесём, если проглотим твою наживку. Счастье человека не лежит в руках богов, которые жадны, жестоки и равнодушны и позволяют бить человека плетьми, травить его, как собаку, и скармливать рыбам. Счастье бывает, когда человек берёт свою душу и своё тело и вручает их человеку, которого любит! — В голосе Долинга звенели истерические нотки. — И он становится рабом любимого, рабом своей любви, он превращается в вещь своего господина, но в этом-то и есть настоящее счастье. Оно приходит, когда тебе отвечают любовью на любовь! Когда тебе доверяются, ласкают тебя и заботятся о тебе и прощают тебе то, что надо или простить, или убить человека. И тогда любящий тоже может простить всё, даже самую страшную боль. Любящий человек принадлежит любимому, но и любимый тоже ему принадлежит, они принадлежат друг другу и тогда они счастливы. Счастливы!

— Колин… — тихо сказал Немо.

— И они не хотят быть свободными друг от друга! — Долинг почти кричал. — Если люди любят друг друга, они не могут желать свободы, потому что они счастливы вместе — а на свободе они бы были одни! Зачем мне эта свобода от самого себя, своих страстей и от моей любви?

Немо крепко сжал его запястье. Колин дёрнулся, но даже не подумал замолчать.

— Если бы вы хотели сделать нас счастливыми, — тяжело дыша, сказал он, — вы бы не проповедовали эту чушь про отказ от страстей, от своей души, от греха. Не говорили, что человек должен отдать свою душу какому-то богу, а не любимому человеку. Вы бы не врали, будто любовь — это грех. Если вы хотите, чтобы люди были счастливы, то скажите, чтобы они заботились друг о друге! Чтобы они любили друг друга и говорили друг другу об этом и что-то делали друг для друга — чтобы они давали друг другу воду и мясо и ласкали друг друга, и прощали друг другу всё! Это и есть любовь. Я, трибун, даю всем бедным в городе пищу и воду, даю им работу, одежду и кров и хороших врачей. Я держу в узде богачей, паразитов и людоедов, таких, как Джим. Я что-то делаю для людей — делаю их хоть немного счастливее — а они защищают меня от ножей и пуль белых. Я — их хозяин, трибун, а они — мои люди, и если ты думаешь, что я отдам их твоему богу и сам отдамся ему, ты дурак.

Это правда, вдруг с ужасом понял Тирелл. Вся эта история с плетьми. Она — не просто похабный слушок, Немо действительно причинил ему эту боль. Раны зажили, врачи свели шрамы на нет, но у Колина рана в сердце. Она кровоточит.

— У человека часто не хватает любви, — Тирелл посмотрел на диктатора, затем на Долинга. — Бывает так, что её вообще нет. Человеком нередко движут соображения выгоды или гордыня и похоть. Тогда тот, кто любит его, оказывается в незавидном положении. Только у Бога всегда хватает любви. Для всех. У Него избыток любви, потому что Он Сам есть любовь.

— Вот и пускай этой любви ищут те, у кого нет другой, — ответил Колин. — Те, кому эта божья любовь нужна — кому нужна именно божья любовь.

— Джон, дай ему, чего он хочет, — процедил Кросс.

— Джим… — произнёс Немо. — Колин…

— Что — Джим? Оставить вас одних? Я прихвачу с собой вавилонского дурака. — Большим пальцем Кросс указал на Тирелла. Немо быстрым движением схватил лежащий у тарелки нож и бросил его наземь слева от себя, там, куда Колин не мог дотянуться.

— Джим, скотина кровавая… — в изумлении сказал Долинг. — Быть этого не может, стервятник поганый… Ну, погоди — …

— Ну чего погоди? Чего не может быть, Колин, а? Ты что думаешь, я над тобой издеваюсь? Боги, Колин, какой ты… дитя. Ты думаешь, он может выразить свою любовь как-то иначе?

Долинг смотрел на Немо. Тот молчал. Чтоб я на месте стал ослом, если это нормальные отношения, решил Тирелл. Рационал-релятивисты могли сколько угодно обманывать себя, но он ещё ни разу не видел счастливой однополой пары.

— Почему… — всё так же изумлённо сказал Колин, — почему Сара может выразить любовь иначе?

— Потому что твоя жена — женщина, — с ледяным презрением ответил Кросс.

Точно. Господи, он женат, поражённо думал Тирелл. Как я мог об этом забыть? Трибун женат, и женат по любви. Как и Конгрэйв. Долинг — отец маленького сына. Мальчика тоже зовут Колин. У Немо трое детей и беременная жена…

Какая мерзость. Боже милый, какая жестокая мерзость.

— Вот, — твёрдо произнёс священник. — Вы спрашивали, зачем освобождаться от страстей и греха. Вот поэтому, Колин. Из-за того, что с Вами происходит. Если Вы бросите своё тело и душу в грязь, Вы будете лежать в грязи. Если Вы отдадите себя Христу, Он Вас в этой грязи не оставит.

Колин издал какой-то жуткий звук. Он хотел было вскочить, но не смог вырвать руку из хватки Немо и попытался разжать пальцы диктатора. Это ему не удалось. Он задёргался, застонал и склонил голову на колени.

— Вы здесь задержались, Тирелл, — сказал Немо. — Позаботьтесь лучше о собственной душе и теле.

Колин поднял голову. Боль на его лице мешалась со злостным упрямством.

— Если бы я никогда больше не мог коснуться моих любимых, не мог быть с ними душой и телом… — произнёс он. — Я не могу представить себе что-то хуже, чем это, Тирелл. Всё что угодно лучше — рыбы, плети… Твой бог — людоед. Другие боги просто хотят позабавиться или поесть. Им приносят в жертву животных или людей, но это всегда только плоть — а твой бог хочет забрать себе даже души. Он хочет, чтобы я сам себя убил и жил, как бык, зарезанный в храме. Чтоб я и душу, и тело ему отдал. Ты говоришь, что это сделает меня счастливым, а я… От меня просто не останется ничего. Ничего.

Тирелл увидел в глазах Колина это «ничто». Там был ад.

— Смотри-ка, душелюб и людовед, до чего ты его довёл, — с жестоким удовлетворением сказал Кросс.

— Нет. Я здесь ни при чём. До этого его довёли Вы… — Тирелл чуть было не сказал «Кросс», но это было бы неправдой. — …Вы, Конгрэйв. Вам мало было просто отомстить врагу, как сделал бы любой другой тиран, или использовать его, как сделал бы другой политик. Вы, очевидно, решили, что он обязан Вас полюбить — что любить Вас обязаны все, хотя Ваш друг-людоед у Вас первый министр, а массовый убийца — полководец. Каким-то чудом Вы добились своего. Долинг Вас полюбил, он всё простил, а Вы обманули его, Немо! Плоть даёт плоти обещание, Джон. Слияние тел порождает взаимную клятву целостности и любви, которую вы просто-напросто не можете сдержать. Вы с ним словно сухая земля, которая пытается вспоить колос. Для этого нужна вода, капитан. Вода, которая есть женщина! Земля и вода могут вместе родить урожай, из них можно сделать кирпичи, построить дом, и в этом доме будет возможно счастье — а у мужчины с мужчиной не будет его никогда. Колин, у вас с ним счастья не будет. Ваша любовь и плоть по праву принадлежат одной Саре, Вашей жене, которая родила Вам дитя. Если Вы не хотите отдать свою душу Христу, отдайте её своей семье! Не бросайте её на иссушённую землю, душа там увянет. На камне не вырастет ничего.