Владислав Кетат - Стать бессмертным

— Хм. Последнее особенно близко к истине. И всё же, кто?

— Был Щетинкин.

Беляев становится серьёзным и весь его оптимистический задор вдруг испаряется неизвестно куда.

— Жалко. Чертовски жалко, — говорит он, глядя куда-то в сторону.

— Вы что, были знакомы?

— Не скажу, что близко — он всё-таки намного старше — но общаться приходилось. Ладно, ну его, ваш сопромат, расстройство одно. Так с чего мы с вами начали?

— С мотивации, если мне не изменяет память.

— Ах, да, мотивация… ответьте мне, дорогой вы мой доктор Ци…, простите, инженер Цейслер, на кой штангенрейсмус вы с ней сцепились? Разве не видно, что у тётки не все дома?

— Вообще-то, я хотел пошутить.

— Ну, ни фига же шуточки у вас, доктор! Можно я буду звать вас доктор? Привык, знаете ли, к терминологии племянницы.

— Лучше не стоит. Давайте, это я буду назвать вас доктор, а вы меня, скажем, по имени: Алексей.

— Как пожелаете, Алексей. Тогда зовите меня по фамилии: Беляев. Идёт?

— Идёт.

— Вот и славно, один редут взят. Теперь поднимите вверх правую ладонь (я поднимаю), левую положите вот сюда (он подсовывает мне томик фельдшерского дела) и повторяйте за мной: клянусь ни при каких обстоятельствах больше никогда не шутить со стареющими женщинами!

Я смотрю на него, должно быть, со слишком явным подозрением в его вменяемости.

— Какой-то вы вялый, — говорит он, убирая книгу, — руки можете опустить.

Я опускаю руки и складываю их на груди. Беляев на некоторое время замолкает, будто раздумывая, о чём бы ещё меня спросить.

— Ну, расскажите теперь, как вам наш парадиз? — наконец говорит он.

— В смысле? — удивляюсь я.

— Ну, город вам наш как?

— Да я, собственно, мало чего успел изучить. — Пожимаю плечами я. — Наш филиал только, да общагу изнутри. Но ни там, ни там, ничего парадизообразного не обнаружил.

— Не понимаю, что вас не устраивает — природа, архитектура, люди хорошие. Именно рай на земле.

— Да, люди у вас хорошие. Добрые.

— Не судите обо всех по этой курице. Она безнадёжна. — Беляев очень убедительно крутит пальцем у виска и косит обоими глазами. — А люди у нас замечательные потому, что время, когда хорошим тоном было спрашивать: «Где воруешь?» вместо: «Где работаешь?» наш городок как-то миновало. Вероятно, оттого, что воровать тут было нечего. Те, кто не уехали в Москву на заработки, безусловно, слегка озлобились от безденежья, но, поверьте, остались нормальными. Не то, что в столицах.

— А что в столицах?

— Там все продали души дьяволу. — Беляев поднимает правую руку с сомкнутыми указательным и средним пальцами. — Презренный металл лишил вас ума, чести и совести. А заодно и стыда.

— Лично я ничего никому не продавал.

— Ай, бросьте. Все так говорят. На самом деле, факт продажи ваших душ доказательств не требует.

— У вас что, чек есть?

Беляев смеётся противным смехом, который совсем не вяжется с его габаритами.

— Нет, чека у меня нет, — говорит он, отсмеявшись. — Но всем известно, что вы мечтаете разбогатеть вдруг, одномоментно, здесь и сейчас. Раз и готово. Поэтому и использовать приходиться короткую, как мини-юбка формулу успеха…

— Круглое — лизать, продолговатое — сосать?

Беляев одобрительно хлопает меня по плечу.

— Третье забыли: что плохо лежит — хватать.

— А вы здесь, значит, используете другую формулу.

— Мы — другую. Мы исповедуем долгий и безнадёжный путь, что с вашей точки зрения, как это у вас называется, катастрофически негламурно. Но путь этот лечит и совершенствует душу. Лично я занимаюсь практикой только ради удовольствия. Денег это совершенно не приносит.

— Путь Сенишинских самураев?

— Jedem das Seine [8] Каждому своё (нем.) Табличка с такой надписью висела над воротами в концентрационном лагере Бухенвальд. .

— Оптимистично.

Беляев встаёт с табурета и направляется к металлическому умывальнику, над которым вместо зеркала висит табличка с надписью: «Мойте лапы, эскулапы». Открывает воду, и из латунного крана начинает прерывисто сикать тоненькая струйка.

— Кстати, вы женаты? — спрашивает он, намыливая волосатые лапищи.

— Нет, я не женат, — памятуя о прошлой ошибке, говорю я.

— А! Ну, так это же здорово! — Беляев вытирает руки белым вафельным полотенцем и возвращается на свой табурет. — У нас тут девушки просто загляденье.

— Да? Я что-то не заметил.

— А я вам объясняю, почему. Всё дело в том, что стремление к недостижимому стандарту зализанных в фотошопе моделей привело ваших столичных мымр в логически обоснованный эстетический тупик.

Я киваю.

— Лично мне на таких противно смотреть, — продолжает Беляев. — А здесь у нас, напротив, сохранился уникальный женский тип, который для меня всегда являлся эталоном. Как бы это поточнее сформулировать — образ советской городской красоты. Попрошу не путать с красотой российской глубинки — это совсем другое. — Беляев показывает руками, в каких именно местах не нужно путать только что введённые им понятия. — Для вас некрасиво всё, что не попадает в формат журналов для дур. Так? Вы просто разучились замечать настоящую красоту. Не говоря уже о том, какие у вас там царят нравы… эти ваши столичные паршивки… проституция стала практически нормой поведения…

Мне надоедает провинциальный бред, и я его прерываю:

— На самом деле, Беляев, — говорю я, — весь этот глянец не для наших, а скорее, для ваших паршивок… Наши обычно разбираются с этими вопросами сами, а вот вашим, без справочной литературы не обойтись никак. А насчёт нравов, то, поверьте, провинциальные девушки обычно более раскованы. Очень я их за это люблю…

— Да?

— Да-а-а. Это мой конёк. Надо просто попозже зайти в небольшой круглосуточный магазин и вежливо поинтересоваться стоимостью интимных услуг у продавщицы подходящего возраста. А лучше, у какой-нибудь из девушек, которые расставляют продукты на полках, так называемых мерчандайзеров. Здесь самая важная вещь — это уверенность, подходишь и интересуешься. И вот только не надо хлопать глазищами — ежу понятно, что ты даёшь в подсобке хозяину, Рафику, а может ещё и охраннику Мише и шофёру Диме. Так что побольше наглости и всё будет чики-пуки. Цена вопроса — пятьсот рублей максимум. Главное, чтобы было на чём и куда отвести даму. На худой конец, конечно, можно и в авто, но это как-то слишком по-тиновски. Раз в месяц для разрядки конечно можно, но не чаще…

Беляев удивлённо поднимает брови.

— С вашим ростом в машине?

— А я специальную позу придумал, только надо из машины выйти. Девушка высовывает из открытого окна пассажирской двери свою голую задницу, а я захожу снаружи, и…

— Довольно.

Беляев встаёт и идёт к окну.

Со спины он выглядит даже более отталкивающе, чем спереди. Виной всему его круглая, покрытая короткими седыми волосами, голова, которая растёт прямо из широкой спины. По моим наблюдениям, так стригутся отставные военные, физкультурники и люди с резким характером, поэтому я всегда настороженно отношусь к обладателям таких шевелюр.