Владислав Кетат - Стать бессмертным

— А станки-то зачем суда было волочь? — удивился Евгений Иванович.

— Здесь они изолированы от всех поверхностных вибраций — от железных дорог, машин, строек, других заводов. Из-за всего этого наверху точность обработки ниже, чем здесь, — ответил Илья.

«А, ведь, верно», — подумал Евгений Иванович.

После «нумеров» Илья показал Евгению Ивановичу сборочный цех, измерительную лабораторию и машинный зал. И опять — везде чистота, плюнуть некуда.

— Так, а теперь полезли в комнату досуга, — тихо сказал Илья, когда они покинули последнее помещение и зашли в небольшую комнату, похожую на заводскую раздевалку. Слово «досуга» Илья произнёс по-военному, с ударением на «о».

— А почему, полезем? — спросил Евгений Иванович.

— Увидишь. На, оденься, только за размер не ручаюсь. — И Илья протянул Евгению Ивановичу сначала чёрную робу, а затем каску с фонариком и огромные кирзачи, которые достал из ближайшего металлического шкафчика.

— А ты?

— У меня своё. — Илья выудил из того же ящика второй комплект спецодежды.

Роба оказалась размеров на пять больше Евгения Ивановича, а сапоги он спокойно поместился, не снимая ботинок. Илье же, как и следовало ожидать, всё подошло идеально.

Они вышли из раздевалки и через некоторое время из общего коридора свернули в один из технических тоннелей, на полу которого были положены рельсы узкоколейки. Пройдя по шпалам метров триста, Илья остановился и воровато огляделся по сторонам.

— Нам сюда, — он показал на овальную, высотой метра полтора дыру в стене, которую при слабом «дежурном» освещении было практически невозможно заметить, — как говорится, ниже голову.

Сказав это, Илья с проворством пацана, собирающегося что-то воровать в колхозном саду, шмыгнул в дыру. Евгений Иванович, мысленно перекрестившись и согнувшись в три погибели, последовал за ним. Щёлкнув выключателем фонаря, он увидел, что впереди лежит длинный узкий тоннель, конец которого заслоняет спина Ильи. Только сейчас Евгений Иванович заметил, что на спине у его друга написано краской: «Аверн».

Идти по тоннелю в скрюченном состоянии Евгению Ивановичу было тяжело. Огромные сапоги постоянно за что-то задевали, каска скребла по потолку. Воздуха вокруг, с каждым шагом, становилось всё меньше, поэтому он несколько раз останавливался, перевести дух. Илья ушёл далеко вперёд, и Евгений Иванович малодушно начал подумывать, не бросил ли тот его одного, но периодически поблёскивающий впереди огонёк его фонарика говорил об обратном.

«За что же он меня так мучает, — подумал он во время очередной остановки, — лучше бы я тогда, в лифте помер».

Тоннель закончился неожиданно. Евгений Иванович почувствовал, что ни сверху, ни с боков его ничего не ограничивает, и с усилием разогнулся.

— О-хо-хо, — вырвалось у него, — лучше пристрели меня, командир. Старый я уже для таких дел.

— Это мы поправим, — услышал он справа насмешливый голос Ильи, — иди сюда.

Евгений Иванович пошёл на голос. В этот момент Илья зажёг мощный фонарь, и Евгений Иванович увидел, что они с Ильёй стоят посередине небольшого помещения, объёмом примерно с комнату в общежитии, которой жил Евгений Иванович. Прямых стен в «комнате» не было — они все, ровно как пол и потолок, состояли из угловатых впадин и выпуклостей, отчего у Евгения Ивановича создалось впечатление, будто он находится в огромной и сильно помятой картонной коробке. В противоположной стене просматривалось достаточное для прохода человека отверстие — видимо тоннель, по которому Евгений Иванович с Ильёй пришли сюда, продолжался куда-то дальше.

— Где мы? — спросил Евгений Иванович.

— Я же сказал, в комнате досуга, я сюда хожу раза два в год, и ты будешь ходить, — ответил Илья серьёзно. — Пойдём, чего покажу.

С этими словами он взял Евгения Ивановича за руку и подвёл к правой, по ходу их движения, стене, в метре от которой обнаружилось продолговатое углубление в полу — длиной метра полтора и глубиной с метр.

— Ложись, — сказал Илья.

— Куда ложиться? — не понял Евгений Иванович.

— Да прямо вот сюда. Не бойся, там не холодно.

— Я, вообще-то, живой ещё, — пробурчал Евгений Иванович.

— Именно по этому, — сказал Илья, — давай, доктор сказал: «В морг», значит, в морг.

Евгений Иванович присел на пологий каменный край «могилы», опустил вниз одну за другой ноги и затем осторожно сполз вниз. Внутри «могилы» действительно оказалось совсем не холодно. Придерживаясь руками за выступы в стенах, Евгений Иванович плавно приземлился на тёплое каменно дно.

— Ноги не умещаются, — сообщил он со дна.

— Подогни, — сказал Илья, — прими позу эмбриона.

Евгений Иванович сделал то, что ему сказали.

— Подогнул, дальше чего?

— Теперь, Жень, давай помолчим, — тихо сказал Илья, — выключи фонарик.

Послышалось два сухих щелчка, и вокруг стало темно. Какое-то время в глазах у Евгения Ивановича попрыгали фантомные «зайчики» от фонаря, но вскоре исчезли и они. Темнота стала абсолютной. Евгений Иванович закрыл глаза, затем открыл их и, совершенно не заметив разницы, снова закрыл.

«Вот почему все, кто живут под землёй, слепые, — пришла ему в голову простая, но ранее совершенно не волновавшая его истина, — смотреть-то не на что».

Неожиданно для себя он почувствовал, что ему стало хорошо и спокойно. Сердце, минуту назад вот-вот собиравшееся заглохнуть, билось теперь ровно, дыхание восстановилось, а в голове заиграла тихая, прозрачная музыка. Забыв про Илью и всё остальное, Евгений Иванович повернулся на правый бок и молниеносно уснул.

Вот в чём странность — при всех любопытных и приятных особенностях город меня пугает. Да что там пугает, я его по-настоящему боюсь. Сразу оговорюсь, страх мой скорее иррационален, нежели наоборот. Как говорил один кино персонаж: «Ничего конкретного», но всё равно страшно.

Помню, в первые дни моего пребывания в Сенишах я думал, что жить здесь не так уж и страшно, достаточно провести тут неделю — другую, и окружающее пространство перестанет меня пугать. Но прошла неделя, потом другая, потом ещё три, но положение не изменилось. Я устал их считать — пять плюс два, потом опять пять плюс два, и так далее, неделя за неделей. Лекция за лекцией, тема за темой. Всё без толку — место, в которое я попал, никак мне не давалось. Я не понимал его, и потому боялся. Иногда, ночью, я выглядывал из окна общаги, в которую меня поселили, и всматривался в грязную, изрезанную редкими фарами темноту, чтобы разглядеть лицо врага, но тот предпочитал не показываться.

И вот вчера, словно кочующий индеец, принимающий примитивную наркоту, чтобы преодолеть страх нового места, я решил напиться. «Пройдя через алкогольный хаос, система обретёт своё новое стабильное состояние, в котором всё будет прекрасно, — думал я. — Утреннее похмелье придаст внешнему пространству знакомый оттенок, и я окончательно успокоюсь, ведь с бодуна прерогативы и императивы меняются местами, поскольку ты не только не помнишь, что эти слова значат, но даже не можешь их нормально произнести».