Владислав Кетат - Стать бессмертным

У Лены профиль идеальный. Высокий лоб, аккуратный прямой носик, чуть припухлые губы и изящный, лёгкий подбородок. И, главное, никакого намёка на Азию. Азия есть в анфас, и в «три четверти» есть, а в профиль — нет. Исчезает куда-то, как после знаменитого верстового столба на Урале.

«Готический» стиль Лениной верхней одежды и макияжа довольно скоро перестал казаться мне антиженственным и даже начал нравиться. Другое дело, её странная манера поносить женский род — никак не могу привыкнуть. Получается, кстати, у неё это довольно убедительно, так что я грешным делом подумал, не является ли эта вывернутая наизнанку вечная темы женских разговоров — «все мужики — сволочи» — проявлением Лениного альтер эго.

Например:

— Мужики очень примитивны, но это не мешает им быть гениями. Женщины устроены гораздо сложнее, но на этом их достижения обычно заканчиваются.

Или:

— По большому счёту, женщины мало отличаются от мужчин. Первые рожают детей, а вторые — произведения искусства. Ещё неизвестно, кто больше мучается родами. Для меня, особой разницы между ними нет. Се человек! И больше ничего.

Или, ещё:

— Мир, в котором мы все живём, построен мужчинами. Так вышло. Можно сколько угодно пищать о женской исключительности, но это так. Кстати, тому положению, которое сейчас занимают женщины в обществе, они полностью обязаны двум мировым войнам, которые, разумеется, затеяли мужчины.

Или, вот такое:

— Женщины пускают мужчин в своё тело, а мужчины женщин в свою душу. А это гораздо глубже…

Ещё Лена очень любит находить символы и знаки, особенно там, где их нет. Точнее, для неё они есть везде. Она может увидеть указатель в склонившемся как-то по-особенному дереве, или, например, сделать вывод о том, что надо делать или же, наоборот, чего делать не надо из появления в небе облака какой-то определённой формы…

Как-то вечером мы шли с прогулки и, когда уже подходили к её дому, Лена заметила, что в нём горят только два окна.

— Завтра я пойду в институт ко второй паре, а не к первой, даже если там что-то важное, — заявила она.

В этот момент на втором этаже загорелось ещё одно.

— К третьей, — сказала Лена, что бы там ни было, к третьей.

— Кругом знаки, — в ответ на моё удивлённое лицо сказала она, сощурив глаза, словно пытаясь разглядеть то, чего не видно другим.

Думаю, я немного понимаю, о чём она. Если внимательно посмотреть вокруг, то можно увидеть много интересного — наша земля богата не только дураками и полезными ископаемыми. Помню, тогда я рассказал Лене, как однажды, ещё в Москве, ехал домой в маршрутке, сидя рядом с водителем, который, изредка поглядывая на дорогу, считал деньги и одновременно покручивал баранку, как они обычно делают. На «торпеде», куда упирались мои колени, была приклеена бумажка с тарифом проезда и надписью: «Утверждаю, такой-то — такой-то, генеральный директор, что-то там „Мир дорог“». Я подумал тогда, что у нас везде разбросаны истины. Ничего не надо придумывать, вот оно, бери и пользуйся — ведь мир действительно дорог, чёрт побери.

Когда я закончил, Лена сказала, что для меня ещё не всё потеряно. До сих пор не понимаю, что она имела в виду.

Мы выходим из леса и попадаем в заброшенный городской парк. «Вот, куда уходит детство, — думаю я, глядя на смятую ракету с красной звездой на боку, — гниёт здесь, никому не нужное. Вот они, железные обманщики, все тут как тут.

Вот, торчит из груды мусора форштевень белого кораблика аттракциона „Юнга“, который плавал всегда по кругу; рядом останки флотилии „лодочек“, на которых, как ни крути, „солнышко“ всё равно не сделаешь; чуть поодаль — ржавый барабан аттракциона „Сюрприз“, который в народе именовался „Промывание желудка“…»

От таких мыслей и нахлынувших воспоминаний мне становится грустно и хочется выпить. Я предлагаю Лене промочить горло, и она соглашается.

Единственный приличный в городе кабак как раз недалеко, называется — «SeeNische». Заходим. Садимся за столик у окна. Лена заказывает тёмного пива, а я, напротив, светлого. Пиво приносят мгновенно — мы единственные посетители, не считая какой-то странной личности в самом дальнем углу.

— От светлого растёт живот, а от тёмного грудь, — объясняет свой выбор Лена и отхлёбывает из старинной, советской ещё, пузатой кружки, какие раньше прилагались к квасным и пивным бочкам. Ставит кружку обратно на стол, и у неё под носом образуются очаровательные белые «усы».

— У тебя, это, пиво на губах не обсохло, — говорю я.

Лена вытирает усы салфеткой и смеётся. Бывают девушки, которым это противопоказано, а ей, напротив, очень идёт.

— Ты знаешь, мне сегодня приснилось, что я — рыба, — говорит Лена. — Плавала под водой, довольно долго, как мне показалось. Вокруг всё было красивое — водоросли, другие рыбы, только вода была мутная, наверное, я была речной рыбой. Как думаешь, это может что-то значить?

— Думаю, что ничего, — отвечаю я.

— Так не бывает. Всё имеет смысл, только его надо разглядеть и сделать соответствующие выводы, я тебе тысячу раз говорила.

— В таком случае, нам стоит заказать что-нибудь рыбное.

Лена через стол грозит мне своим маленьким кулачком. Я поднимаю руки вверх, мол, сдаюсь.

— Тогда, слушай, — говорю я, — моей прабабке в двадцать втором году, в самый НЭП, приснилась её мать — покойница, почему-то в крестьянском платье и с железнодорожным фонарём в руке, и сказала, что в следующем году ни в коем случае рожать нельзя, а подождать надо хотя бы пару, а лучше тройку годиков…

Лена делает большие глаза.

— И чего?

— Чего-чего. Испугалась прабабка не на шутку. Ей тогда было шестнадцать лет, она как раз собралась замуж за какого-то там нэпмана. На следующий же день жениху отворот-поворот дала без объяснений и потом два года вообще никого на порог не пускала. Соседи думали — цену себе девка набивает. Замуж она только через четыре года вышла, по тем временам жутким перестарком.

Ленины глаза становятся ещё больше.

— Я чего-то не пойму, в чём мораль?

— А мораль, Лена, в том, что из мужиков двадцать третьего года рождения в живых остались единицы. А оба её сына — мой дед и его старший брат — на войну аккуратно опоздали. Но, — поднимаю указательный палец вверх, — дедов брат погиб сразу после войны — бендеровцы убили, а дед в пятьдесят втором по глупости на машине разбился.

Лена опускает глаза и начинает пристально изучать пену, стекающую по стенкам наполовину пустой кружки.

— Твоя беда в том, Алексей, что у тебя в кармане всегда есть ответ на любой вопрос. Кроме того, судя по тому, что я только что от тебя только что услышала, ты — фаталист, а это глупо.

Кажется, Лена немного рассержена моим спичем. Я делаю большой глоток из кружки и продолжаю: