Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

«Убила, — стукнуло у меня в голове, — я человека убила».

— А вы очень храбрая женщина, Саша, — услышала я из комнаты, — если бы у меня были руки и ноги, я бы вам аплодировал стоя.

Я метнула на голову полный ненависти взгляд.

— Заткнись ты, головастик хренов! — саданула я. — А то и тебе сейчас достанется!

Голова моментально притихла, а я наоборот разошлась:

— Ты хоть понимаешь, что по твоей милости я человека убила! Убила, ты понимаешь! У-би-ла!

— Не кричите на меня, — подала голос голова, — я тут не причём, это, во-первых, а, во-вторых, наш японский друг живее всех живых, полюбуйтесь сами!

Я посмотрела на «мёртвого», и тот, словно в подтверждение слов головы, издал неприятный горловой звук и слегка пошевелил ногами.

— Е-а-а-ни-и-и се-е-ета, — произнёс он вполне отчётливо, помолчал немного и повторил последнее слово: — сета [18] Собака (айн.) …

«Жив, — подумала я, — слава тебе, господи…»

— А ведь он, похоже, скоро очухается, — озабоченно сказала голова, — здоровый мужик… Может, вы его ещё разок, а?

— Лежачего не бьют, — ответила я, — пойду лучше посмотрю, что у него в холодильнике есть.

— Послушайте, не время жрать! — крикнула голова мне вдогон. — Нам надо убираться отсюда!

В холодильнике нашлась основательно початая бутылка вискаря и нетронутая джина. Немного поколебавшись, я выбрала вискарь. Сделала воронку из бутылки «Спрайта», которую также нашла в холодильнике, и приступила к работе.

Для большего удобства оттащила вяло сучившего ногами японца-китайца в зал. Перевернула на спину, нажав на щёки, раскрыла ему рот. Села задницей ему на грудь, придавив коленями руки, на всякий случай.

— Скажи: «а-а-а-а», — не без удовольствия сказала я, — пей, солнце моё взошедшее.

Вискарь, частично выплёскиваясь наружу, бодрой струёй пошёл в рот моему спасителю. Японец-китаец кряхтел и кашлял, даже пытался головой дёргать, но, несмотря на это, внутрь попадало больше, чем на ковёр. Под конец бутылки кашель и дёрганья прекратились, и завершение процедуры прошло совсем спокойно. Остатки выскаря — где-то с два пальца — я оставила себе, за труды.

Японец-китаец окончательно отключился. Я повернула его на правый бок и подложила ему под голову подушку. Затем встала и окинула взглядом поле боя. Радости от победы над сильным противником не было. Была усталость и какая-то пустота внутри.

— Ну что, теперь-то мы можем слинять отсюда? — раздражённо спросила голова.

Я кивнула.

— Тогда снимите с него плащ, наденьте на себя, посмотрите, есть ли у него бумажник, и, если есть, выньте оттуда деньги, сам бумажник бросьте, — голова на секунду замолчала, — и ноги отсюда!

Я сделала то, что мне говорят. Облачилась в измятый плащ, нашла в кармане пиджака толстый коричневый бумажник, вынула из него пачку евро, а бумажник положила обратно в карман.

Теперь оставался вопрос, как тащить голову? Я, было, хотела запеленать её в одеяло, но неожиданно обратила внимание на стоящую в прихожей немаленькую клетку-переноску для животных, которую японец-китаец, видимо, принёс с собой.

«Умно, ничего не скажешь», — подумала я. Сказала:

— Знакомьтесь, уважаемая голова, это ваш новый дом…

— Вы меня унижаете, — донеслось со стола, — вот если бы у меня были руки и ноги…

На улице на меня никто не оглядывался. Действительно, чего оглядываться, подумаешь, тётка несёт в переноске своего питомца. Правда тётка с растрёпанной головой и одета черти как, но кого это волнует.

Я поняла, где нахожусь, как только открыла высокую и очень тяжёлую деревянную дверь, весьма древнюю на вид. Дверь подалась нехотя, но почти бесшумно. В помещении было темно, но я точно знала, где я. Запах, понимаете. Такой может быть только в художественной мастерской, причём в той, куда давно уже никто не заходил. Формулу этого запаха составляли масляные краски, пыль, мольберты и подрамники, гипсы (да, гипсы пахнут), ватманы, холсты и всё то, что ещё обычно водится в художественных мастерских. Бог мой, как же прекрасен был этот запах!

Ошалев от знакомых ароматов, я оставила переноску с головой внутри у дверей и бесстрашно вошла в благоухающую темноту.

— Выключатель слева, на уровне груди, — подсказала голова и добавила: — кажется.

— Когда кажется, креститься надо, — пробурчала я себе под нос и малюсенькими шажочками почапала по этой тьме египетской налево, выставив вперёд руки, как слепая. Нащупала рукой чей-то лысый череп (гипсовый, разумеется), налетела на стул, пнула ногой что-то мягкое и, наконец, нащупала выключатель — такой же допотопный, как и дверь — повернула его на пол оборота по часовой стрелке, и в помещении зажёгся яркий свет.

Проморгавшись после темноты, я непроизвольно ахнула — то, что я увидела, практически полностью повторяло интерьер изостудии дома пионеров, куда я ходила в школе, с поправкой на масштаб, разумеется. Вокруг всё было почти, как там: гипсы на полках (Вольтер, Александр Македонский, Сократ, Аполлон) мольберты, подрамники, софиты… даже шкаф со стеклянными дверями с гипсовыми ушами и глазами внутри, и тот показался мне знакомым. От усталости и переполнивших меня чувств я опустилась на стул, который чуть не опрокинула несколько секунд назад. Закрыла глаза, втянула ноздрями воздух, и вспомнилась мне наша изостудия, весёлый старик с серебряной шевелюрой, Иосиф Аронович Фердман, моя подружка Ленка Козак по кличке «Ёжик», единственные мальчики в нашей группе — маленький Лёша и длинный Саня, которых мы с девчонками постоянно подкалывали, а сами тайком по ним вздыхали, особенно по длинному Сане…

— Что, дежа вю? — подала голос голова.

Я нехотя открыла глаза.

— Вроде того. Так, ради интереса, а где мы находимся?

— Это мастерская одного моего… э… приятеля. Его сейчас нет в городе, и, думаю, не будет до весны.

— Улетел в тёплые края?

— Вроде того. Он сейчас в а…а…а… — вместо продолжения голова пронзительно чихнула. Вместе с чихом из переноски вылетело облачко пыли и некоторое количество, вероятно кошачьих, волос.

— Будьте здоровы, — сказала я сквозь смех, — так, где ваш приятель сейчас?

— В Алжире. Вы бы не могли достать меня из этой клетки для вонючих животных. Голова чихнула ещё, на этот раз громче.

Я встала со стула и извлекла голову из переноски, затем водрузила её на вращающуюся подставку для бюстов, предварительно свергнув оттуда Вольтера.

— Надеюсь, мсье Гудон будет не против.

Голова хмыкнула.

— Судя по блеску в ваших глазах, Саша, — сказала она, — вы учились живописи.

— Училась, да не выучилась. Бросила. Теперь жалею.

— А кто вы по профессии?

— Инженер-металлург, — ответила я, чувствуя, что овладевшая мной минуту назад эйфория постепенно уходит, — я окончила московский институт стали и сплавов. Даже по специальности успела поработать в НИИ редких металлов.