Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

Пока лифт невообразимо медленно волок меня на четвёртый этаж, я думал, что надо непременно рассказать Славуцкому всё, потому что, во-первых, он был в некотором роде свидетелем начала истории, во-вторых, потому что он очень странно смотрел мне тогда в глаза, а, в-третьих, потому что критическая масса в корыте, которое, кстати, никуда не делось, а просто на время скрылось из виду, превысила к этому времени все разумные границы.

Как я уже говорил, жить с тайной весело. Можно загадочно улыбаться и хихикать про себя на людях. Но всё имеет свои временные и пространственные рамки, и по прошествии нескольких дней (недель, месяцев — у всех по разному) хочется кому-нибудь, по секрету, естественно, рассказать обо всём; да и история, в которую я угодил, уже перестала казаться просто забавной.

Напротив двести четырнадцатого кабинета в светлых, с виду кожаных, креслах сидели двое: женщина с крючковатым носом, теребившая носовой платок, и полный мужчина в тёмных очках. Всего кресел было четыре. Женщина и мужчина занимали два крайних.

— Кто в двести четырнадцатый последний? — обратился я к обоим.

Женщина резко повернула ко мне голову, и смерила острым взглядом. Я подумал, что она сейчас пронзительно каркнет и расправит крылья, настолько по-вороньи она выглядела.

— Последний к Александру Григорьевичу вот этот молодой человек, — отрывисто произнесла женщина.

Полный мужчина встрепенулся.

— За вами буду, — сказал я и плюхнулся на кресло рядом с ним.

— Не могли бы вы пересесть, — жалобно сказал мужчина, — я не могу, когда так близко… извините.

— Да, пожалуйста, — я выковырял себя из кресла и уже занёс задницу над соседним, как услышал:

— Только не сюда, молодой человек. Здесь занято.

В подтверждение своих слов женщина метнула на свободное кресло свою сумочку, похожую на боксёрскую перчатку.

«Куда я попал», — подумал я и подпёр стенку со стороны мужчины, метров в трёх от него.

Женщина зашла в кабинет к Славуцкому минут через десять, но даже после этого я не сел в кресло — от него веяло неприятным. Ещё через минут двадцать она вышла и, не закрыв за собой дверь, стремительно удалилась. Полный мужчина проводил её взглядом, тяжело поднялся и поплёлся в кабинет. На его расширяющейся книзу спине виднелось крупное влажное пятно.

— Можно? — пропищал он с порога.

— Пожалуйста, — услышал я знакомый баритон, — и дверку за собой…

Дверь закрылась.

Толстый сидел у Славуцкого ровно час. Я устал стоять и сел на то самое кресло, куда метил в первый раз. Оно оказалось неудобным и жёстким, и я снова встал.

Думалось мне с трудом. Вернее, думать не хотелось, потому что все мысли сводились к тому, что я пришёл по адресу. И это пугало. На ум пришло Пушкинское: «Не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох и сума…».

По истечении первых пятнадцати минут стояния, я начал припоминать своих родственников, тронувшихся рассудком, и, не вспомнив никого, кроме двоюродного брата матери — алкоголика и раздолбая дяди Валеры — перешёл на известных людей. Сравнение с Шуманом, Ницше, Ван Гогом и Гоголем самолюбие потешило, но ненадолго…

«Они, известные люди, — подумал я, — сходили с ума уже будучи известными, и это в какой-то мере даже ставилось им в заслуги; мне же, если так пойдёт и дальше, придётся сходить с ума обычным, нисколько не выдающимся человеком, и ничего, кроме отвращения у окружающих, это не вызовет».

Так прошли первые полчаса.

Потом я стал склоняться к мысли о том, что действительно совершил путешествие во времени и своими действиями там что-то там изменил, наступил на бабочку, так сказать. Я начал вспоминать всё, что читал и смотрел на эту тему, от чего в голове моей образовалась каша из «И грянул гром», «Назад в будущее», «Зеркала для героя», а поверх всей этой кучи громоздилась написанная золотыми буквами фраза из какого-то советского мультика: «Воздействовать на будущее путём изменения прошлого».

Я закрыл глаза руками и постарался ни о чём не думать.

Наконец, дверь кабинета медленно приоткрылась, и в проёме показалась знакомая спина. Я заметил, что пятно на ней стало больше. То, что толстый покидал Славуцкого спиной вперёд, говорило о многом, но не обо всём…

— До свидания, Михаил Матвеевич, — послышался требовательный голос Славуцкого, — до-сви-да-ния.

Толстый торопливо закивал и аккуратненько прикрыл за собой дверь, повернулся ко мне лицом. На него было больно смотреть. С такой рожей обычно покидают помещение приёмной комиссии института после оглашения приговора, или врача соответствующего профиля. Мне показалось, ещё мгновение и толстый закроет лицо руками, тело его начнут сотрясать волны судорог, послышатся несовместимые с его возрастом и полом визги… но он, не снимая с себя предистеричного лица, пошаркал к лифтам. «Видать, не впервой», — решил я.

— Здравствуйте, Александр Григорьевич, — сказал я с порога, — разрешите?

— Пожалуйста, проходите, — ответил Славуцкий, — садитесь.

Я послушно прошёл внутрь кабинета и сел.

Славуцкий что-то писал в невероятно пухлой карте. «Наверное, толстого, — подумал я, — какой сам, такая и карта».

Через минуту Славуцкий закрыл карту и отложил её в сторону. Взял из стопки другую, совсем тонкую, на которой фломастером было написано: «Силантьев В. С.» Раскрыл. Навёл на меня свои чёрные глазищи.

— Так вы же у меня были… вчера.

Я кивнул.

— Что-то случилось?

— Вы знаете, я видел сон… — начал я, — вернее, это был уже второй сон…

— Не торопитесь, Валентин Сергеевич, — прервал меня Славуцкий, — спешить нам некуда. В его руках появился блестящий диктофон. Клацнула кнопка.

— Короче, вот так, — сказал в заключение, — ещё вчера он был жив, а сегодня его уже нет.

Славуцкий улыбнулся. Ещё раз клацнул диктофоном.

— Вы что, фантастики на ночь перечитали? Извините, конечно.

Я медленно выдохнул.

— Ничего я не перечитывал. И нечего надо мной смеяться, Александр Георгиевич, я вам чистую правду говорю, а вы… вы не верите.

Славуцкий улыбнулся шире.

— Правильно, не верю. Кто в такое поверит, сами подумайте.

— Но ведь это правда!

— Пусть, правда. Но что вы от меня хотите? Я же вам ещё в прошлый раз сказал, что вы абсолютно здоровы.

— В том-то и дело, что мне так не кажется! — Я приподнялся на своём стуле. — А кажется мне совершенно обратное: я болен, а вы просто не желаете со мной возиться!

Славуцкий неожиданно стал серьёзным, как надгробный памятник.

— Знаете, что я вам скажу, Валентин Сергеевич, вы заболеете, если не перестанете себя убеждать в том, что больны. Это раз. — Славуцкий отогнул мизинец на правой руке. — Как выглядят по-настоящему больные люди, вы могли убедиться у меня в очереди. Видели толстяка? — Я кивнул. — Вот он болен — у него антропофобия, он боится людей. Женщина тоже больна — она боится мужчин, у неё андрофобия. Это два. — Славуцкий отогнул безымянный. — Далее, если вам не с кем обсудить ваши странности, найдите себе психоаналитика подороже, сейчас их в Москве пруд пруди. Они такие истории любят. Это три. — Славуцкий отогнул средний палец. — Вы просто тратите своё и моё время.