Владислав Кетат - Флорентийская голова (сборник)

— Какого, простите, века? — не без сарказма поинтересовалась я.

— Семнадцатого, — произнесла голова тихо, — за год до смерти создателя. Моего создателя.

— Кого, кого?

— Филиппо Бруно по прозвищу «Ноланец», в монашестве получившего имя Джордано, — ответила голова ещё тише.

— Джордано Бруно?! — от неожиданности закричала я. — Того самого?

Но голова ничего не ответила. Тень прошла по её лицу, и мне на миг показалось, что вместо юноши на меня смотрит глубокий старик, такой древний, что мне стало страшно. Я немного подалась вперёд, чтобы лучше рассмотреть лицо, но оно вновь приобрело прежние очертания. «Фу ты чёрт, померещилось», — подумала я.

— Что вы сказали? — спросила голова. — Я не расслышала.

— Я спросила, тот ли это Джордано Бруно, которого сожгли?

Голова моргнула в знак согласия.

— На Кампо деи Фиори, сейчас стоит памятник, только он там на себя не похож. Люди всегда так — сначала жгут, вешают, головы рубят, а потом памятники ставят.

— Это точно, — согласилась я, чувствуя обиду за всё человечество, — кстати, об отрубленных головах, расскажите, почему вы всё ещё живы, и причём тут Джордано Бруно?

Голова недоверчиво прищурилась.

— А вам зачем?

— Не знаю, так просто…

— Просто — одним местом с моста, — голова скорчила недовольную гримасу, — все так говорят, а потом…

— Кто, все?

— Кто, кто! Охотники за мной, вот кто. — Голова внезапно стала серьёзной. — Специально приезжают в Италию, толпами. Может, вы одна из них, почём мне знать.

— И чего им всем от вас нужно? — спросила я как можно наивнее, из-за чего фраза вышла фальшивой, и голова, похоже, это почувствовала.

— А то не знаете! — горько усмехнулась она. — Все всегда всё знают, только делают целомудренные глаза.

— Я, правда, ничегошеньки про это не знаю! Честно-честно!

— Не кричите так. За стеной пейзанка, забыли?

Я закрыла рот ладонью и стала хлопать глазами, стараясь всё сказанное мной свести в шутку, но голова на это никак не отреагировала.

— И потом, мы ещё мало друг друга знаем для таких рассказов, — по бабьи растягивая слова, протянула она, — я ведь даже не знаю, как вас зовут…

— Александра, — ответила я и хотела протянуть руку, но вовремя одумалась, — можно Саша. А вас?

— А меня никак не зовут. — Голова улыбнулась. — По крайней мере, сейчас. Каждый, кто жил со мной почему-то считал своим долгом меня как-то называть. Фабио, Морён, Свия, Коррэо, Бази… всех и не упомнишь. У меня было столько имён, что придумывать новое не имеет никакого смысла. Хотя, если вам захочется придумать мне имя, то силь ву пле, я не против.

— Иван Иваныч, — выпалила я.

— Иван Иваныч… — повторила за мной голова. — Так меня, кажется, ещё никто не звал.

— Теперь мы достаточно хорошо друг друга знаем?

На лице головы вдруг проступила маска ужасной усталости.

— Давайте, мы с вами завтра об этом поговорим… — прошептали яркие, едва разлепляющиеся губы, — я немного устал…

— Мне кажется, вы симулянт, — в сердцах сказала я.

Голова встрепенулась.

— Мне больше нравится слово «актёр», но если вам так будет угодно, то сойдёт и симулянт. По большому счёту, это одно и тоже.

Голова смотрела на меня хитрющими глазами, в которых было написано бессмертное калягинское: «Должна же я его хоть чуточку помучить». Стало понятно, что сегодня добиться от неё чего-то внятного будет совершенно невозможно, но я была уже достаточно под шафэ, чтобы на всё это наплевать.

— Раз вы не хотите разговаривать, я пойду спать, — сказала я голове. — Я сплю со светом, так что, если вам это помешает, могу накрыть вас полотенцем, как попугая. Хотите?

— Нет, ничего такого не надо, — ответила голова. — Если хотите, чтобы я уснула, почешите меня чуть выше того места, откуда, так сказать, растёт коса.

Слегка покачиваясь, я встала и сделала, то, что меня попросили. Запустила пятерню в чёрную шевелюру и поскребла ногтями тёплый и твёрдый затылок.

— Вот так, хорошо… — блаженно пролепетала голова, — вы прелесть, Саша…

Её глаза закрылись.

«Вероятно, у неё там та самая „кнопка“, которую безуспешно искал Караченцов у Электроника», — подумала я и пошла спать.

Я проснулась с невероятно свежей для моего вчерашнего выпивона головой. В комнате было душновато. Сквозь плотные шторы пробивалось яркое солнце.

Голова ещё спала. Глаза её были закрыты, лицо выражало полнейшее спокойствие. При естественном освещении цвет её лица оказался розовым, как у маленькой девочки. Или мальчика. Я подошла к ней поближе, убедилась, что в тарелке совершенно пусто, вылила туда остатки вина с благородным осадком, бутылку отправила в мусорное ведро. Решила, пока голова ещё спит, рассмотреть её повнимательнее.

Оказалось, что мои пьяные глаза вчера меня не повели — черты лица были абсолютно женские, но само лицо, вернее, его очертания — мужскими. Такое сочетание мне нравилось. Я поймала себя на мысли, что мне хочется провести пальцем по бровям, уж больно они были тонкие, прямо ажурные…

Встав на четвереньки, я обползла вокруг журнального столика, разглядывая голову со всех возможных ракурсов, и пришла к выводу, что она стала несколько больше возвышаться над горшком. «Наверное, показалось, — подумала я, — или это у неё за ночь так развилась корневая система…»

Я не стала будить голову, разделась и пошла в ванную. Мылась долго, минут, наверное, двадцать, а то и полчаса — не хотелось выходить из-под тёплого душа. Потом быстро высушила волосы, оделась и, осмотрев комнату, пошла в ресторан.

На завтрак я опоздала, и одетый в белый китель метрдотель скорчил недовольную физиономию. Я извинилась и прошла в зал. По дороге схватила глубокую тарелку и от души сыпанула туда кукурузных хлопьев. Залила молоком. Взяла приборы и села за крайний столик у окна. Через минуту ко мне подошёл высокий седой официант.

— Caffe, prego [14] Кофе, пожалуйста (ит.) , — сказала я.

Официант поклонился и отошёл.

Пока в молоке размокали хлопья, я смотрела в окно, на прохожих, вероятно, таких же туристов, как и я. Подумала: «почему такая ерунда случилась именно со мной? Почему не вот с той тёткой в идиотской панаме, или не с вон тем толстым парнем, скорее всего, американцем? Почему опять я?»

Седой официант вернулся и поставил на мой столик металлический кофейник и пухлую булочку на блюдце.

— Gracia, — улыбнулась я.

Хлопья в моей тарелке размокли, и я принялась за еду. По большому счёту, есть мне не хотелось, но хоть что-нибудь затолкать было нужно, чтобы не заиметь к обеду дикую боль в желудке. С трудом осилив хлопья, перешла к кофе с булочкой.

Говорят, есть люди, которые чувствуют, когда на них смотрят. Я себя к таким никогда не относила, но в тот момент, когда полбулки было уже позади, я остро ощутила на себе что-то неприятное, что заставило меня повернуться. Оказалось, что через столик от меня сидит Костантино и цедит апельсиновый сок через соломинку. Увидев, что я его заметила, Костантино отдал честь двумя пальцами.