Артур Дойль - Затерянная земля

То-то шла кормежка, и высиживание яиц, и рождение детенышей! Младыш утопал в изобилии, — столько было яиц и дичи, — и целыми неделями валялся без дела на островках, где в дуплах погибших деревьев гнездились пчелы.

Из сухопутных зверей многие тоже пытались в теплую пору возвращаться на север. Сидя на какой-нибудь возвышенности и высматривая добычу, Младыш иногда различал на южном крае горизонта, залитого ослепительным сиянием, давно знакомые очертания мощной фигуры льва в виде тени на облаках; на земле же зверь казался на таком расстоянии лишь едва заметным пятнышком. Иногда Младышу случалось уловить и изящные очертания зябкой антилопы, которая пробежала, пожалуй, миль сто от своего нового пастбища, только бы разок взглянуть на покинутую северную родину. Это были отдельные бродяги или изгнанники, вроде Младыша; они всегда поворачивали обратно, завидев с высоты опустошенные леса. Судьба вела их все южнее и южнее, и им предстояло стать совсем чужими в этих краях.

Некоторые сухопутные животные гостили на севере летом и уходили обратно с наступлением холодов; но таких становилось все меньше и меньше; они не могли, как птицы, переноситься по воздуху и привыкнуть к ежегодному кочеванию. Бродячий образ жизни приняли лишь дикие лошади и некоторые другие быстроногие; Ледник быстро проложил границу между теми, кто остался на севере, и теми, кто имел возможность кочевать. Первые два лета и бегемот пытался возвращаться на север, шлепая по болотам, но так искололся о валежник и ветви, торчавшие со дна, что на третий год уже не показывался и навеки повернулся к родине спиной, — а спина у него была широкая!

В самое первое лето нагрянула еще целая ватага бесхвостых обезьян, которые жили на земле, как люди; но, разумеется, они забыли о зиме и занялись высокопарными словопрениями да выживаньем других животных из узкой долины, где было достаточно орехов и ягод, чтобы прокутить все лето.

Спустившись следующей весной в ту долину, Младыш нашел скелеты всей ватаги на одной горке, куда обезьяны забрели, спасаясь от холода. Буря застигла их врасплох, и видно было по их скелетам, как они сбились в кучу, обнялись, да так и замерзли.

Обезьяны постоянно надоедали Младышу, подстерегая и передразнивая его, так что теперь он доставил себе удовольствие сложить и пропеть всей компании прощальную песнь. С тех пор он больше не видал обезьян. И те, которые держались южнее, должно быть, тоже повымерли, даром что всегда и во всем считали себя правыми и лицемерно кичились тем, что всегда верны себе.

Рациональнее всех повел себя мамонт, которого Младыш часто встречал в первые годы, тянувшиеся для него как вечность и перерождавшие его в человека. Первое время он и мамонт отлично уживались на Леднике. Младыш еще не решался охотиться на этого исполина, так как недостаточно возмужал; кроме того, пища у них была разная, — вот они и не мешали, не завидовали друг другу.

Мамонт потерял свое сходство со слоном, обзаведясь длинношерстой шубой в защиту от холода, и напоминал небольшой движущийся, обросший мохом утес, когда грузно топтался между гранитными глыбами и отряхивал иней с лиственницы, прежде чем хоботом сгрести себе в рот зеленые иглы. Зимой же Младыш привык встречать его в занесенных снегом хвойных зарослях, где могучее животное выбирало себе местечко за какой-нибудь скалой, и стояло, скрываясь от ветра, мирно свернув хобот и предоставив снегу кружиться между огромными бивнями. Так мамонт простаивал подолгу, грузно покачиваясь под завывание снежной бури, обрастая длинной шерстью между могучими ногами и с бесконечным терпением посматривая из-под опушенных снегом мохнатых бровей своими маленькими умными, испытующими глазами, — словно олицетворяя собою одиночество.

Тихими морозными ночами Младыш, просыпаясь в своем каменном жилье, слышал глухое покашливание мамонта, будившее эхо, которое прокатившись по ледяным ущельям, замирало в звенящем просторе вечной тишины. Это старик брел по Леднику при свете северного сияния, осторожно переступая гигантскими ногами между ледяными глыбами и ущельями. Он проходил большие расстояния в поисках скалистых островков и вершин, часто почти отвесных, где росли карликовые сосны, дававшие ему пищу.

А летом мамонт с ленивым сопеньем лакомился зеленью молодых березок и проделывал разные фокусы с едой: подбрасывал ее себе на спину или вертел своим гибким хоботом, прежде чем удостаивал ее отправки в рот. Линяя летом, он оставлял клочья шерсти на терновнике и в чаще других кустарников.

В светлые ночи, когда стволы берез казались издали чьими-то белыми или пестрыми руками, мамонта можно было видеть где-нибудь на дальних высотах, где небо светилось золотым блеском и в полночь: он стоял там, опустив голову, хлопая ушами, чтобы отгонять комаров, и слышалось издали мерное жеванье его неповоротливых челюстей — словно глухой скрежет камней под Ледником.

Но по мере того, как лето с годами становилось все короче, мамонт все реже спускался с гор; весной он даже стал уходить еще дальше к северу, облюбовав раз и навсегда холодные области. Младыш знал, что мамонт умен, а потому не преминул принять его поведение к сведению.

Младыш задумывался не на шутку. Пора первой юности миновала и оставила по себе только смутное ощущение, что прошли бесконечно долгие годы; Младышу казалось, что он провел в одиночестве уже целую вечность. Теперь он ни в чем не терпел недостатка, вполне был хозяином своего бытия и находил все новые и новые средства к облегчению своего существования. Он не боялся никого ни на небе, ни на земле, заставляя покоряться зверей с помощью топора и копья; что же касается слепых сил в облике снежной бури, холода и мрака, то им он сопротивлялся пассивно — они входили в тяжелый обиход его жизни; неизбежность и упорство поневоле сливались в одно целое и обусловливали развитие. Младыш победил природу и самого себя.

Но теперь он стал тяготиться своим одиночеством. Для чего он стал таким могучим? Разве сила и упорство нужны ему только для того, чтобы выжить? Впрочем, он никогда не скучал: или добывал себе пищу на сегодняшний день или делал запасы на будущее, работая даже впотьмах. Если еще оставалось время, он взбирался на крышу своего каменного жилья и просиживал там дни и ночи, примечая ход небесных светил. Мало-помалу он начал распознавать, как движутся солнце и звезды, как они исчезают, как появляются опять, и через сколько времени.

Его испытующий взор беспрестанно переходил с земли на небо, блуждал там и сям; в руки ему попадались все новые предметы, и стоило ему один единственный раз увидеть что-нибудь или к чему-нибудь прикоснуться, чтобы предмет этот навсегда врезался в его память. Он был всегда готов к восприятию новых впечатлений и всегда чем-нибудь занят. При каждом новом открытии кровь бросалась ему в голову, он суетился, как суетится животное, в слепом повиновении инстинкту строящее себе гнездо; голова его горела от роящихся мыслей, и все спорилось у него в руках. Но ему не было весело.