Владимир Головин - Бронзовый топор

Через день Лооку стало лучше и он немного поел.

Илла и Олли приходили к пещере Одинокого Рогача каждый день. Девушка приносила мясо и варила его. Этому ее научил старик. А мальчик доставлял в кожаном мешке спелые ягоды. Рогач бросал их в пляшущую воду, в кипяток, и получалось кисло-сладкое питье, которое нравилось всем четверым.

Лоок спрашивал о ругах. Но о чужаках не было никаких вестей. Мало осталось от тех, кто пришел с Зиком. Да и уцелевшие еле унесли ноги, растеряв по реке часть своих лодок. Руги, конечно, не простят урсам своего поражения. Но сейчас в стоянке было спокойно.

Однажды Илла сплела себе венок из красных и желтых листьев. Лооку он понравился. Взяв девушку за руку, юноша пропел:

Илле понравилась песня, и она от радости засмеялась. Но Рогач песню не одобрил: он считал, что человека нельзя сравнивать с могучим светилом, иначе светило рассердится.

— Спой еще, — попросила девушка. — И пусть в твоей песне будут и Рогач, и Олли, и Мохнач, и рыжий пес.

Лоок закрыл глаза, помолчал какое-то время и тихо запел:

Эта песня понравилась и старику. Он даже осклабился, показывая голые десны. Не нашлось в песне места только старому псу. Но он не обиделся. Скорее наоборот: в этот день ему перепало от подобревшего хозяина больше объедков, чем обычно.

Лоок поправлялся. Но чем увереннее он держался на ногах, тем становился мрачнее. Одна мысль не давала ему покоя: это Острый Нос нанес ему предательский удар в спину. Урс чуть не убил урса, а все молчат. Почему?

Илла заметила, что Лоок встречает ее не так радостно, как раньше.

— Лоок недоволен, что приходит Илла? — спросила она. — Илла хочет придти к Лооку навсегда — как только он вернется в стоянку.

— К племени Лоок не вернется, пока там Острый Нос, — угрюмо ответил юноша. — Это сын вождя хотел убить Лоока.

Услышав эти слова, Илла сердито топнула ногой.

— Кто видел, что копье бросил Острый Нос?

— Ты его сестра, потому так и говоришь!

Они смотрели друг на друга, и от гнева их глаза изменились: голубые Иллы — потемнели, синие Лоока — посветлели…

Лоок долго смотрел в ту сторону, куда ушла Илла, но даже не попытался вернуть ее.

Еще недавно лес походил на красно-желтую лисицу, но вот он уже напоминал клочкастую шкуру бурого медведя, проснувшегося после зимней спячки. С уходом тепла занемог Одинокий Рогач. Он непрерывно кашлял и никак не мог согреться. Лоок неустанно поддерживал в пещере огонь, давал старику пить горячую воду с целебными травами, укутывал его шкурами. Сам Рогач просил у светила даровать ему хоть немного жизненного духа, но все было тщетно: силы покидали Одинокого Рогача. Рыжий пес, предчувствуя беду, жалобно выл по ночам, а днем не покидал хозяина.

Настала ночь, когда старик понял, что скоро умрет. Он разбудил юношу и прерывающимся, слабым голосом стал говорить:

— Ухожу… Я много пожил… Много раз встречал Уолу… Лоок… Знай, руги вернутся… Уходите на землю предков… Она там… за горами… Выведи племя, Лоок… Храни чудесные зерна пуще глаза… Слушай еще… Не поклоняйтесь зверям… Сильнее всех… ему…

Старик замолчал, но еще дышал. Лоок подбросил в костер веток и, неотрывно глядя на пляшущие язычки, думал о том, что скоро останется совсем один, что такого старика больше не найдешь среди урсов…

Перед утром Одинокий Рогач захрипел, приподнялся, неожиданно крепко стиснул руку Лоока и горячо зашептал:

— Уола сильнее всех… сильнее всех… Но почему… почему он светил и грел… грел… меня и врагов… одинаково? Меня… и тех, кто его… не почитает…

И жизнь покинула тело Одинокого Оленя. Лицо умершего старика поразило юношу: оно было искажено, будто после ухода с этой земли он увидел не теплую страну и добрых предков, а что-то страшное.

Лоок вырыл яму для погребения, выстелил ее лучшими шкурами, какие нашлись в пещере, щедро снабдил Рогача каменными и костяными изделиями, а также положил около старика мешочек с желтым зерном, подумав, что если в далекой стране можно охотиться и ловить рыбу, то почему нельзя выращивать чудесные зерна? Второй мешочек Лоок положил на каменный уступ в самом сухом месте пещеры.

После полудня под неумолчный вой собаки Лоок засыпал старейшего урса землей. Верный пес лег на могилу хозяина, положил кудлатую голову на лапы и лежал, отказываясь есть, пока не застыл. Пришлось и его похоронить рядом со стариком.

Смерть Рогача сильно опечалила Лоока. Сидя у костра, он напряженно думал о жизни людей и об их уходе к предкам. То, что человек умирает, не поражало молодого урса. Ведь даже деревья засыхают, и каменный нож стирается. Удивляло его другое: если в той стране, где голубая земля, всего вдоволь, то почему люди не хотят уходить с этой земли, где не всегда сытно и тепло? Отчего люди, израненные врагами, умирающие от укуса змеи или когтей и зубов зверя, даже дряхлые слепые старики не хотят покидать эту землю? И он, Лоок, испытывая страшную боль, тоже не желал лечь в яму. Может быть, в той далекой стране не так уж хорошо?

Днем Лоок не раз взбирался на высокую скалу, надеясь увидеть с нее дым костров, но не увидел. Потом вспомнил, что в это время урсы уже не живут в летней стоянке, а перебираются в пещеры. И он решил навестить племя. Подойдя к пещерам, Лоок прокричал: «Уду-ду», это был тайный клич урсов, означающий, что зовет свой.

Из пещеры вышел Мохнач, покрытый меховой накидкой. Его лицо лоснилось от жира. Он был благодушно настроен: мясо в племени не переводилось. Лоок сказал брату, что Одинокий Рогач умер, но, уходя в далекий путь, предупредил, что руги вновь придут. Пусть урсы всегда будут настороже.

Мохнач обещал все передать вождю, но привести Лоока в пещеру не посмел: Оэл, разгневанный отказом юноши вернуться к племени, запретил ему появляться среди урсов.

Лоок вернулся в свое жилище. Что ж, он будет жить один. Разве не живут одиноко косолапый и мурр, разве не встречаются одинокие зубры и рогачи? Себя он всегда прокормит. Много ли ему, одному, надо?

Лооку полюбился осенний лес. Издали он казался бурым, но в его глубине еще встречались уголки, где синел сизо-голубыми плодами терновник, алели заросли шиповника, раскачивались на деревьях малиновые лианы. Бывая в лесу, Лоок чаще всего отдыхал у двух стоявших рядом деревьев — у гладкоствольного клена и пушистой березы. Разлапистые листья клена на нижних ветвях были багровыми, ближе к вершине их густой красный цвет светлел, а самая верхушка была желтой. «Дерево-костер», — думал о клене Лоок. А пушистая трепещущая березка стояла одноцветной, солнечной, и Лоок назвал ее Иллой. Но и эти деревья постепенно лишились своего наряда…