Владимир Головин - Бронзовый топор

Когда очередь дошла до языка, Обглоданная Кость разрезал его на мелкие кусочки так, чтобы каждому досталась одинаковая доля.

— Наш язык, высовывающийся при тяжелом дыхании… — говорил каждый охотник, прежде чем проглотить доставшийся ему кусочек. — И-ых! И-ых!

От всего увиденного и услышанного у Мизинца закружилась голова и смешались мысли. Он сидел на оленьей шкуре, поджав ноги, и с восхищением смотрел на все происходящее. В первый раз их с другом пустили на праздник Поедания, принимать участие в котором могли только настоящие мужчины — охотники. Раньше, до того как им дали имя, когда кто-нибудь из рода убивал медведя, приходилось отсиживаться подолгу в шатре с женщинами и маленькими детьми.

Наконец все сваренное мясо было съедено. Лица охотников блестели от жира и сытости. Они похлопывали себя по животам и отползали на ворохи шкур, подальше от жаркого костра. В жилище стало душно. Сверху падали на обнаженные головы охотников крупные капли, смешанные с сажей.

По одному, по двое люди стали вылезать из жилища на свежий воздух. Самые проворные снова набросали в костер круглых камней, а в корыта наложили груды мяса.

Скоро все собрались возле большого огня, легли прямо на снег. Два молодых охотника поднялись от костра и стали медленно расхаживать взад и вперед по освещенному тесному кругу. Шаг их был легок и осторожен. Они словно пробовали ногами твердость земли.

Неожиданно охотники остановились и посмотрели друг на друга, как будто встретились впервые. Меховые рубахи полетели в стороны, мускулистые руки переплелись в цепком захвате. Сразу кончились тишина и тихие разговоры. Охотники повскакивали с мест, закричали, кто-то бросил в костер охапку заранее приготовленных сучьев. Огонь радостно рванулся к черному небу, и ночь испуганно закачалась и отбежала далеко от костра. Люди окружили борцов.

Юноши бегали и суетились и кричали вместе со всеми. Они забыли, что давно ничего не ели, и что им пока не дали ни кусочка мяса.

Костер разгорался все ярче, и ночь убежала так далеко, что видно было все шатры стойбища, и смутно проступила кромка леса.

Выли, рвались с привязей собаки, вплетая свои хриплые голоса в гортанные крики охотников. Люди бегали наперегонки, метали копья, стреляли из луков. Люди Края Лесов справляли свой главный праздник, большой праздник Поедания.

Перед рассветом, когда мороз сделался злее, и звезды заморгали часто, собираясь потухнуть, утомленные и довольные охотники попадали у костра.

И снова взметнулся белый пар над долблеными корытами. Евражка, отыскав юношей, велел им встать и, взяв за руки, подвел к Обглоданной Кости.

Старик набрал из костра мелких угольков и растолок их на плоском камне, смешав с медвежьим жиром.

— Подойди-ка ко мне, Мизинец. Подойди ко мне, Птенец Куропатки.

Юноши с готовностью подошли к нему и опустились на корточки.

Старик обмакнул дрожащий палец в приготовленную смесь и нарисовал мальчикам усы, бормоча невнятные слова. Затем сказал торжественно:

— Мясо Страшного нельзя рвать зубами. Его надо отрезать ножом и глотать не жуя. Вы слышите меня, Мизинец и Птенец Куропатки?

— Да, — дружно ответили они.

— Смеяться, баловаться и вольничать нельзя… Вы хорошо слышите меня?

— Да.

— Страшный — наш брат. Мы дети одной матери. Кто грызет его мясо, ест смеясь, того накажут духи. Вы слышите меня?

— Да.

Обглоданная Кость удовлетворенно покачал головой.

Оленье Сало, улыбаясь одними глазами, протянул юношам колечки из веток красной ивы. Они приложили их к губам. Сухой Лист подал мелко нарезанное мясо на листах свежей бересты. Мизинец и Птенец Куропатки стали глотать кусочки, пронося каждый через колечко.

Это послужило сигналом, что праздник продолжается. Люди набросились на мясо с такой жадностью, словно голод мучил их долгое время, и теперь они спешили, спешили наесться досыта и надолго.

В жилище ушли только тогда, когда красное зимнее солнце тронуло снега своими блестящими холодными пальцами и пламя затухающего костра стало невидимым.

После полудня самые выносливые, самые многоедящие охотники, те, кого не утомило ночное празднество, принесли в стойбище остатки туши убитого медведя. Пришли из своего шатра женщины. В меховой одежде они мало чем отличались от мужчин. Высокие, скуластые, с сильными руками женщины привычно засновали вокруг костра, и скоро лица их в синих узорах татуировки раскраснелись от жаркого огня, а над деревянными корытами с мясом поднялись белые столбы ароматного пара. Теперь есть мясо медведя можно было всем.

Но прежде чем проглотить первый кусок, старуха Белка отрезала от своей доли маленький ломтик и бросила его в костер. Все до одной женщины повторили ее жест, принося духам жертву искупления благодарности.

Перед рассветом второго дня, когда каждый съел мяса столько, сколько мог съесть, и живот каждого раздулся, как тюк оленьих шкур, приготовленный к кочевке, мужчины и женщины встали вокруг костра, взялись за руки и медленно, с трудом передвигая ноги, исполнили общий танец Благодарения.

На заре женщины незаметно исчезли. После короткого отдыха мужчинам предстояло исполнить последний, самый главный обряд — похоронить скелет и череп убитого медведя. И до тех пор, пока это не будет сделано, никто не имел права ложиться спать и даже садиться.

С великой осторожностью охотники собрали кости Страшного. Обглоданная Кость, вырезав из коры тополя два кружочка, вставил их в пустые глазницы черепа, а в ушные впадины вложил деревянные щепочки — серьги.

«Гуло-уло!» — пели глухими и печальными голосами мужчины, оборачивая запястья медведя лентами из коры, обряжая зверя в последнюю дорогу. Потом на белой шкуре важенки Страшного отнесли в лес. Самые проворные охотники забрались на стоящие рядом два тополя и из жердей соорудили помост, накрыли его мягкой хвоей кедрового стланика. Сюда уложили скелет медведя, скрепив суставы тонкими рогульками. Когда все было сделано, каждый громко сказал:

— Прости нас, Страшный. Мы провожаем тебя в дальнюю дорогу! Прости!

После этих слов быстро и не оглядываясь все бросились к стойбищу.

Солнце упало на черную стену леса, и на розовый снег легли длинные тени от людей и деревьев. Совсем низко пролетела стая ворон и расселась на ветках одинокого дерева.

Мизинец, взглянув на них, вспомнил вдруг свой сон, и недоброе предчувствие заставило оглянуться по сторонам. Но кругом стояла великая тишина вечера. Нарушал ее только скрип и шорох снега под ногами людей.

— Я боюсь! — сказал он Птенцу Куропатки.