Виктория Гетто - Исход (СИ)

Он расплывается в улыбке:

— Боевая она у него. Как с пистолем выскочила, когда стрельба началась…

Улыбаюсь в ответ, а сам думаю — уже всё решил? Не спрашивая? Ни ту, ни другую? Что будешь делать, если откажут? Допустим, Вовка сам разберётся. Но, думаю, Хьяма придётся ему по нраву. Мы же отец и сын. И общего у нас куда больше, чем он думает. Но вот Аора… А, что будет, то и будет. Кивнув на прощанье, иду по направлению к лагерю…

Спускаюсь по холму, подхожу к машине. Ко мне бросаются слуги:

— Ваша светлость! Говорят, что там нашил что-то страшное?

Киваю в ответ:

— Да. Овраг с убитыми. И женщин, которых не кормили две недели.

Золка вскрикивает, затем зажимает рот руками. Сола с ужасом смотрит на меня. Кто-то из ребят потрясённо произносит:

— Как можно убивать своих?!

Я устало машу рукой:

— Всё. лучше меня ни о чём не спрашивайте. Это… Страшно. На самом деле страшно.

Пауза. Я окидываю их взглядом:

— Вы уж извините, но вы теперь поедете на телегах. В фургон положим тех, кого нашли.

— Ой, ваша светлость, зачем извиняться? Мы же всё понимаем. Конечно.

Снова пауза, потом Стан тихонько произносит:

— Ваша светлость, мы ваших уложили, палатку им поставили, надули…

…Ребят я обучил этому делу в первую же ночёвку…

— Ужин вам оставили. Вот он, укутали, чтобы не остыл…

Толкает в бок Золку. Та спохватывается, стремглав бросается в фургон, через мгновение выскакивает с чем то большим, и я узнаю одеяло. Она разворачивает ткань и достаёт оттуда кастрюльку, от которой вкусно пахнет. Затем ставит термос.

— А мы пойдём туда… Поможем…

Показывает рукой в сторону отсветов костров, на которых греют воду для спасённых.

— Хорошо.

— Посуду оставьте, ваша светлость. Я приду — помою.

Бурчит Сола.

— А то знаю я вас, ещё начнёте намывать! Не мужское это дело!

Улыбаюсь снова в ответ и просто киваю. Затем забираю кастрюлю и задумчиво смотрю в спины моих слуг… Скоро они начнут новую жизнь. Выберут свой путь. Нет у нас на Новой Руси служанок. Слуг. Но за этих вот четверых я спокоен. Не пропадут… Иду к оранжевой палатке. Возле входа — стульчик. Разумеется, складной. Снимаю с шеи оружие, ставлю рядом. Затем беру ложку, открываю кастрюлю. Сола, как всегда, на высоте. Как только умудрилась! Котлеты, тающие во рту, картошка. Здесь её, правда, называют земляным яблоком. Но от перемены названия вкус не меняется. Не спеша ем, запивая горячим кофе, который оказался в данном мне термосе. Звёзды складываются в длинную ленту на небе. Но мне кажется, что там, где когда то была столица Русии, оно озарено багровыми отсветами. До города далеко, и я не должен видеть ничего подобного. Значит, просто самовнушение… Наелся. Не заметил, как смолотил всё. Теперь можно и покурить. Достаю сигару, щёлкаю зажигалкой. Первые, самые вкусные затяжки. Струится я ароматный дымок, исчезая во тьме. Алый кончик мерно разгорается и гаснет… Шорох ткани за спиной, оборачиваюсь из- под полога высовывается всколоченная голова Хьямы и рука с пистолетом:

— Вы, эрц? Почему так поздно?

— Много дел, девочка. Там…

Машу рукой в сторону лагеря кавалеристов. Девушка некоторое время молчит, наблюдая за мной. Потом тихонько спрашивает:

— Вы меня снохой называете… А себя — свёкром…

— Да.

— У вас действительно есть сын?

Улыбаюсь в ответ, хотя вряд ли она сможет разглядеть её в темноте. Впрочем, увидела. Потому что в ответ я получаю такую же улыбку. Да нет… Не такую. Она искренняя и смущённая. Никогда не видел её раньше.

— Есть. Он на три года старше тебя.

— А он… Какой он, ваш сын?

Показываю на себя. Мотает головой:

— Не понимаю…

— Он — это я. Просто молодой. Мы, практически, как две капли воды. Только волосы у него светлее.

— Ой…

Суёт себе большой палец в рот, как всегда делает, когда волнуется.

— Откусишь.

— Ой!

Торопливо выдёргивает, опускает голову.

— Только он добрее меня, Хьяма. Я — куда жёстче.

Тишина. Потом опять шёпот:

— А как вы думаете, я ему понравлюсь?

— Мне же ты нравишься? Нравишься. Иначе бы я такое не предложил — стать моей снохой. Значит, и Вовке понравишься.

— Вовке? Так его зовут? Странное имя.

— Вова. Владимир. Володя. Володенька. Выбирай.

Опять опускает голову. Вижу, как беззвучно шевелятся губы. Снова поднимает голову:

— А ваша жена?

Опасливо косится на плотик. Чёрт тянет меня ляпнуть, что моя жена спит позади неё, но тогда мне завтра устроят такое!..

— Вовина мама погибла три года назад.

Отворачиваюсь. Ира, милая, любимая, прости меня… Но я уже не могу быть один… Хьяма скрывается в палатке, оставляя меня одного, наедине со звёздами и моими воспоминаниями…

…Утром быстрый завтрак, на скорую руку. Потому что слуги так и не вернулись из того лагеря, а мои женщины… В общем, я не уверен в их способностях поварих. Тем более, что они ещё спят сладким утренним сном. Пару минут любуюсь спящей Аорой. НО надо идти. Время. Сейчас пригоню женщин, пусть готовят. В термосе ещё остался кофе, а где висит окорок в фургоне, я знаю. Пара-тройка взмахов ножом, трогаю щетину — а, ну её. Потом. Сейчас важно другое. Надо срочно уносить ноги. Поэтому торопливо жую мясо с лепёшками, тоже вчерашними, потом бегу в лагерь. Пётр уже на ногах. Поначалу я подумал, что он и не ложился, но я ошибся. Это хорошо. Это я — вольная птица. А он командир, и распределил всех на смены. Так что кто-то спал, а кто-то нёс службу и выхаживал найденных. Шлюх нет. Солдат доложил, что они ушли в сторону, откуда мы приехали. Ну а я нахожу Петра, тоже, кстати, завтракающего. Но поскольку я уже перехватил, то любезно предлагаю ему продолжить, а я пока выскажу свои соображения. А они у меня такие. У нас сорок новичков. Наши самоходные грузовики сдохли. В том смысле, что топлива для них нет. Всё. Последнее сожгли вчера. Ну, может литров по десять в баке найдётся. А это — на столько же километров пути. Потому что жрут эти монстры больше, чем депутаты бюджет. Значит, тех, кто ехал на машинах, надо пересаживать на телеги и фургоны заранее. К тому же ещё те, кто вышел к нам раньше. И найдёныши. Они вообще лежачие. Проблема? Проблема. Но тут нам выкатили из кустов случайно завалявшийся там рояль…

…Пётр не понимает смысла идиомы, а пояснять ему нет времени. И желания, если честно. Потому что шестое чувство мне поджаривает пятки так, что просто зудит… Короче — у нас есть лошади. Есть телеги. Трофейные. Появилось продовольствие. Да много чего. Только вот смысла в этом нет. Как всё забрать? Сидеть здесь и тупо жрать до тех пор, пока не переведём всё добро на дерьмо, после чего нас достанут океанцы? Разумеется, что нет. Значит, нужно уносить ноги. Поэтому — срочно проверяем имеющиеся телеги. Наскоро ладим носилки, подвешиваем их в фургонах. На них — девушек их ямы. Грузим продукты, корм для скотины, а лучше — зерно, которого тут навалом, чуть ли не сотня тонн. Кавалеристы, как я вижу, собирались сидеть тут долго. Боеприпасы, заменяем старое оружие на новое. Тут его полно. Остальное — минируем. Если кто чужой наткнётся — поделом ему. Свой — пусть надеется на милость Богов. А удастся вернуться — снимем заряды и воспользуемся сами. Но уходить надо. И чем быстрее, тем лучше. Потому что жжёт меня. Ой, как жжёт! Рарог тоже что-то такое ощущает, потому что ни малейшего возражения я не слышу. наоборот, одобрительно кивает головой, и тут же, ещё толком не прожевав, посылает вестового за командирами. Когда те являются, объявляет приказ, и люди разворачивают лихорадочную деятельность. Сообщаю ему про фургон. Там можем разместить восьмерых. Если подвесить дополнительные носилки на ремнях. Новость радует. Нахожу своих. Это легко. Одежда выделяется слишком сильно. Чёрт, забыл! У меня же ещё осталась. Чего её тащить то зря? Велю слугам идти к фургону и перегружать оттуда всё, что можно, в джип. Пусть вяжут на борта, на крышу, заталкивают в салон. Лишь бы люди уместились. Пусть и без удобств. Те устремляются вниз. Немного погодя прибегает Стан, притаскивает тюк с формой. Ого! Сколько места освободилось! Здорово!