Виктория Гетто - Исход (СИ)

— Прошу прощения, дамы. Последний сюрприз.

Поворот ключа, джип с натугой трогается, тащит фургон. Чёрт, забыл на пониженную переключить. Торможу. Передвигаю рычаг трансмиссии. 'Воин' трогается на этот раз легко и спокойно, и я наращиваю скорость. Вскоре вижу хвост колонны. Арьергард из взвода солдат, шагающих за фургоном, провожает нас, когда мы обходим их. Все в нашей колонне знают мою машину, так что никому не придёт в голову стрелять по нам. Впереди — ряд холмов, где я хочу установить ещё одну мину. На первую океанцы не среагируют, посчитают всё произошедшее выходкой смертника. А эта их напугает. И сильно! Даст нам пару-тройку часов выигрыша, а может, и больше, времени… Кажется время. Начинаю поглядывать в зеркала заднего вида, но всё равно зеваю, и когда очередное движение зрачков цепляет картинку позади, на половину голубых небес чёрное облако дыма. Огромное, мрачное. Спасибо тебе, простой человек. Твой выбор — твоё право. Я не мог отговаривать тебя от него. Хорошая тризна твоей семье! Вскидываю руку, отрывая её от руля, произношу положенные слова. Не на русийском. На русском: 'Пусть в Ирии тебе земля будет пухом!' Обе женщины косятся на меня, но я показываю пальцем назад. Они лезут в люк, потому что Юница опять уснула. Слышу сквозь шум ветра, бьющего в отверстие, изумлённые возгласы. Долго торчат. Я беру рацию:

— Пётр, видел?

— Видел, Михх. Слава ему вечная в нашей памяти.

— И памяти моих товарищей…

— Что дальше?

— Дальше? Идём до упора. Скоро холмы, вы уходите вперёд, а я ещё сюрприз им подготовлю. Послабее этого, но тоже неприятный. Обещаю.

— Понял.

— Мы сейчас вперёд, и будем вас там ждать.

— А далеко?

— Всё время прямо. Километров… Тьфу, вёрст восемь. Дотянут твои?

Рарог уверенно отвечает, даже с усмешкой:

— Дотянут. Думаю, сегодня и полста вёрст рванут. Кони отдохнули, народ уже по телегам да фургонам разобрался, женщины, что нашли — тоже на глазах жизнью наливаются. Ты что им за снадобье волшебное дал, Михх?

Смеюсь:

— Было бы больше — они б завтра быстрее лошадей неслись, Петя. Есть у нас там одно средство. Ещё попробуешь. Конец связи.

Отключаюсь, прибавляю скорость. Машину начинает раскачивать, женщины пищат, и я сбавляю ход — у меня же больные в прицепе… Кто-то, не могу разобрать сразу, лезет ко мне. Аора. Что ей опять надо? Встревоженный голос:

— Эрц, Юница постоянно спит! Это из-за вашего лекарства?!

— Вы тоже себя чувствуете, как дочь?

— Н-нет… Наоборот…

— Девочка вчера перенесла тяжелейший шок! Просто чудо, что удалось обойтись опять без последствий. А моё лекарство… Это просто сок. Ягодный. Такие у нас повсюду растут. И мы научились сок консервировать. Вот и всё.

Женщина облегчённо вздыхает.

— Я думала, это какое-то шарлатанское средство… Мне столько раз пытались их всучить…

Хьяма просовывает голову между нами и бесцеремонно перебивает:

— Что это было, господин эрц?

— Чего?

Она повторяет:

— Что это было, господин эрц? Сзади нас?

— Как положено к родителю будущего мужа обращаться?!

Она исчезает. Ну, да. Правильная реакция. Это я гоню коней. Но очень хочется, чтобы у них с сыном сладилось… Аора молчит. Потом всё же задаёт вопрос:

— Сколько нам ещё ехать?

— Будь мы одни, без обоза…

Взмахиваю рукой, показывая пальцем на тянущиеся далеко позади телеги и возы.

— Приехали бы за два дня. А так — думаю, недели три. Минимум. Если нас не задержат. Но уже завтра будет легче — я смогу вести переговоры с Метрополией по радио. Может, там что-нибудь придумают…

Снова тишина, и я спокойно кручу баранку дальше. Холмы уже хорошо видно, до них километра три…

Торможу, потому что мы на месте. Вот здесь подходящее место. Женщины удивлённо смотрят на меня, потому что я стал на косогоре, освободив саму дорогу. Вылезаю, потягиваюсь. Просто чудное место.

— Чего смотрите? Можно немного размяться. Пока наши не пройдут.

Облюбованное местечко метрах в пяти за фургоном. Открываю дверь — на меня удивлённо уставляются восемь тощеньких лиц. Обтянутые восковой кожей лица. Ну, вчера то почти все без сознания были. Потом мельтешение тех, кто их обхаживал. Дальше солдаты на носилках тащили и в фургоне за установленные брезентовые ремни подвешивали.

— Здравствуйте, девушки!

— Здравствуйте и вам, господин…

Нестройно бормочут они. Правда, тихо. Сил то практически нет. Но выглядят куда лучше чем вчера.

— Как себя чувствуете?

— Спасибо, господин, намного лучше.

Из темноты позади салона появляется средних лет женщина, подозрительно смотрит на меня:

— Господин?

— Везу я вас. Извозчик.

Её широкое лицо как бы расправляется.

— А, понятно. Чего стали то, господин возчик?

— Отдохнуть надо, да обоз подождать.

Она высовывается в распахнутую настежь дверь, оглядывает залитые солнцем холмы, уходящие к верху.

— А долго стоять будем?

— Не знаю. Может час, может — два. Как там успеют.

Опять нахмуривается:

— Был бы кто — помог бы девиц с лежанок, да носилок снять. На солнышко вынести. Им бы сейчас так полегчало.

Улыбаюсь:

— Можно проще сделать. Крышу поднять.

Она недоверчиво смотрит на меня:

— Энто как?

— Просто. Сейчас и сделаем.

Лезу наверх, отщёлкиваю зажимы. Всё-таки китайцы мастера неплохие. Затем толкаю плсокую крышу вверх, и пневматические домкраты легко откидывают пластмассу на манер капота старого автомобиля. Яркий свет заливает внутренности. Девушки радуются, на их лицах появляются улыбки. Ко мне подходит Хьяма, заглядывает через плечо в салон и ахает, прикрывая рот ладонью. Молчит, потом тянет меня за рукав:

— Эрц… Папа… Это кто их так?! Звери…

— Мы их в лагере нашли. Из ямы вытащили. Это сегодня они ещё ожили. Видела бы ты их вчера…

Плотно сжимаю губы, превращая их тонкие ниточки, вспоминая худые тела, блестящие желтизной в прорехах одежды, страшную вонь от свиного дерьма, которое просачивалось в яму, безвольно обвисшие руки, когда солдаты, с трудом сдерживая рвоту, передавали их на руках наружу — самостоятельно двигаться из спасённых не мог никто…

— Я понимаю убить… Но вот так…

Слегка привлекаю её к себе, глажу ласково по голове:

— Не плачь, дочка. В Нуварре такого точно нет.

Внезапно раздаётся сердитый голос женщины, ухаживающей за спасёнными:

— Постыдился бы, господин! Свою коровищу ласкает у всех на глазах, да ещё дочкой кличет, разврат прикрывает! Какая он тебе дочка?! Полюбовница, небось!

— Сноха она мне. Сноха. Потому и дочь.

— Какая сноха?! Тебе, небось, три десятка едва минуло!

Ухмыляюсь, потому что девчонки, лежащие в фургоне, явно заинтересовались назревающим скандалом, и я вижу их злые лица. Хьяма, заливаясь слезами, освобождается и уходит к машине.