Роберт Блох - Пыль Египта

Швоими глажами видела, как она шкакнула иж двери в коридор: эти жештокие крашные губы раждвинуты в дья-вольшкой ушшмешке, а желеные ужашные глажа так и жыр-кают на меня огнем в темноте. Я прямо так и жаштыла, где штояла.

Она прошла череж холл, шэр, так тихонько, што можно было покляштьшя, будто она летает, потому што никогда шмертная женшшина ешше не штупала так легко. А когда она швернула за угол коридора, я поняла, што видела жлое шождание той ночью, ведьму иж крепошти фейри [27], што приняла облишье родни бедного миштера Авешшалома. Тут я шмогла заговорить и крикнула миштеру Дэвиду, штоб он поберегся — кто жнает, она ж убила хозяина швоим колдовштвом, а тапериша, может штатьшя, ишкала его ро-дишей.

— Честно говоря, меня так клонит в сон, что веки сами собой закрываются! — сообщила Луэлла Монтейт спустя несколько минут после того, как мы присоединились к ней и ее брату в библиотеке на втором этаже. — Я сегодня даже не выходила из дому, но не припомню, чтобы так уставала с тех пор, как…

Она вдруг замолчала, и ее глаза расширились в испуге, если не в ужасе.

— C каких пор, Mademoiselle? — мягко подтолкнул ее к ответу де Гранден.

— С той ночи, когда умер дядя Авессалом, — проговорила девушка. — В тот вечер, сразу после обеда, я почувствовала ужасную сонливость, совсем как сегодня, легла в постель и сразу заснула, как убитая. Помните, с каким трудом разбудил меня Дэвид, когда пришел со слугами в спальню, чтобы сказать мне.

— Precisement, — согласился де Гранден. — Безусловно, Mademoiselle , вам необходим отдых, и мы не хотели бы вам мешать. Мы с доктором Троубриджем приехали помочь, а не путаться под ногами.

— Вы не против? — спросила она и встала. — Спокойной ночи, господа. Спокойной ночи, Дэви, дорогой. Не засиживайся допоздна.

Напольные часы в холле пробили полночь, но мы продолжали курить и беседовать в библиотеке. Дэвид Монтейт был начитан, много путешествовал и непринужденно поддерживал разговор на самые разнообразные темы. Мы как раз обсуждали некоторые комические привычки парижских консьержек и водителей такси, когда де Гранден поднял руку, призывая нас к молчанию.

Быстро и бесшумно, как кошка, он прокрался к двери, знаком велев мне потушить свет в библиотеке. Он с минуту постоял в темноте, затем все так же осторожно пересек холл и спустился по лестнице, ведущей в музей.

Минут через десять он с извиняющейся улыбкой вернулся в библиотеку.

— Де Гранден, боюсь, становится стар и нервозен, — заметил он и комически вздернул брови. — Он шарахается от теней и принимает потрескивание старых половиц за призрачные шаги. Друзья мои, уже поздно, пора и честь знать. Вы со мной согласны?

— Non, друг мой, не торопитесь, — сказал де Гранден, когда мы попрощались с хозяином и я собрался раздеться на ночь. — Туфли снимите, это правильно, но оставайтесь одетым. Этой ночью, боюсь, спать нам не придется.

— Но я думал, что вы устали, — заметил я. — Вы сказали…

— Разумеется, — кивнул он и сменил свои вечерние туфли на комнатные, с мягкими подошвами. — Так мать, стремясь развеять страх детей, говорит им, что ничего не слышит — сама же ясно различает, как за окном копошится взломщик. Слушайте внимательно, друг мой.

Когда мы так мило беседовали в библиотеке с мистером Монтейтом, я услышал тихие, почти беззвучные шаги на лестнице. Кто-то спускался вниз. Я тотчас же попросил вас выключить свет, чтобы не вырисовываться силуэтом в дверном проеме и не выдать себя. После этого я тихо выбрался на лестницу.

Мадемуазель Луиза бесшумно кралась вниз. Затем она вошла в музей и безошибочно направилась к одному из высоких, прочно запертых шкафов — хотя вокруг и было темно, как в подземелье самого Плутона.

Сегодня она сказала мне, что не знает, где хранятся ключи от этих шкафов и что покойный дядя держал их в каком-то тайнике. Однако же она достала связку ключей и открыла дверцу шкафа, причем без труда нашла в темноте нужный ключ и вставила его в замок.

Вскоре мадемуазель направилась обратно. В руках она несла множество предметов; я точно не разобрал, что это, но они показались мне одеждами и украшениями — без сомнения, украденными из гробниц. Вероятно, это были повседневные вещи старины, ныне ставшие невероятно ценными по причине их древности.

— Почему же вы притворились, что ничего не видели?

— спросил я. — Вы подозреваете…

— Я ничего не подозреваю и ничего не знаю наверняка,

— ответил он. — Я объявил свою миссию безуспешной, чтобы у молодого monsieur не возникли дополнительные причины для беспокойства. Мне неизвестно, что задумала или уже попыталась совершить мадемуазель Луиза. Поведение ее, в любом случае, показалось мне чрезвычайно странным, и нам лучше будет этой ночью прислушиваться и поглядывать в замочную скважину.

Завернувшись в халат, я уселся в одно из больших кресел сбоку от камина в спальне и закурил сигару.

Жюль де Гранден расхаживал по комнате. Он то закуривал сигарету и бросал ее в пепельницу после двух-трех затяжек, то доставал что-то из кармана халата, рассматривал и клал обратно. Наконец он пристроился на самом кончике сиденья мягкого кресла, стоявшего против камина, и застыл, как статуя.

Раза два я пробовал заговорить, но он взмахом руки останавливал меня. Казалось, де Гранден внимательно прислушивался, ожидая услышать некий звук. Я снова задумался над тем, насколько он походил на хищника из кошачьих. Круглые голубые глаза, расширенные в охотничьем азарте; острые как иглы кончики навощенных усов, трепетавшие от нервного возбуждения; изящные узкие ноздри, то и дело раздувавшиеся, словно он надеялся обнаружить свою добычу по запаху — словом, Жюль де Гранден во всем напоминал замершего в напряженном ожидании перед многообещающей крысиной норой, но бесконечно терпеливого кота.

Время тянулось медленно. Я зевнул, потянулся, отложил сигару и задремал.

— Троубридж, mon vieux [28], вставайте! — нарушил мой сон свистящий шепот де Грандена. — Проснитесь, друг мой — слышите?

Из комнаты над нами, где спал искалеченный Дэвид Монтейт, доносился неясно бормочущий что-то голос — женский голос — и с ним, как искусный аккомпанемент с пением солистки, сливался музыкальный перезвон колокольчика. Ничего подобного я раньше не слышал: словно мелодичный подбор колокольцев звучал единой нотой с двумя разнонаправленными полутонами.

— Звучит как… — начал я.

— Zut! Тише — пойдемте! — распорядился де Гранден.

Бесшумно, как тигр, пробирающийся по джунглям, он прошел впереди меня по коридору и стал подниматься по лестнице. У двери комнаты Дэвида он остановился и резким, грозным жестом поднял руку.

За дверью звучал голос Луэллы Монтейт, но этот голос, более низкий и вибрирующий, странно отличался от обычного контральто девушки. Она произносила слова на незнакомом языке, чем-то напомнившие мне несколько фраз на древнееврейском, которые я выучил в молодости, когда госпитальным врачом-интерном разъезжал в карете скорой помощи по тесно заселенным кварталам иммигрантов. С холодным и монотонным женским голосом сплетался другой, мужской, дрожавший от страсти, обвиняющий, тихий и мстительный, как шипение змеи.