Мария Семёнова - Славянское фэнтези

— Вот я пришла к тебе, — прошептала она так тихо, чтобы услышал он один. — Люблю тебя, желанный мой, ради тебя на все готова. Бросила я мой дом, моих сестер, все бросила, теперь только ты мой род и только с тобой мой дом. И лента невестина у меня теперь есть, и… дух живой у меня есть. И в сердце моем только ты.

Искрен молчал. Она говорила то же самое, что он слышал от берегини, но перед ним была живая девушка. Да может, это и правда девица из далекого лесного рода, а берегиня просто морочила его?

— Теперь возьмешь меня в жены? — спросила она.

— Возьму, — ответил Искрен.

Он не знал, кто она, да и не хотел знать. Перед ним стояла сама любовь, и теперь он понял, что ее-то он и ждал все это время.

Прошел еще день. Былятиха хозяйничала вместе со своей новой дочкой и подмечала все новые странности. Шить или ткать Гостейка совершенно не умела, иголку сразу роняла, будто не привыкла держать в пальцах такую маленькую вещь, печной ухват вызвал у нее смех и недоумение. Зато горшки и кринки становились безупречно чистыми, стоило ей только к ним прикоснуться. Трава, цветы и березовые ветки, наломанные в начале русальей недели, у всех уже повяли и доживали последний день, а в доме Быляты они оставались совершенно свежими, как будто их только что принесли. На третий день Гостейка расчесывала волосы и заплетала косу уже сама; но гребень после нее оказался влажным, а под лавкой, где она сидела, Неугомон нашел два блестящих «зернышка» и принес их матери. Это были крупные белые жемчужины, которым, конечно, неоткуда было взяться в простой полуземлянке.

Но женщина молчала, стараясь даже не думать о том, что все это значит. Макошь пожалела ее, соткала для нее дочку из весенних цветов, и Былятиха полюбила ее так, как если бы и впрямь родила и растила семнадцать лет. На другой день Искрен опять приходил, не в силах хотя бы день прожить вдали от такой красоты, и тайком наставлял ее, сидя под березой:

— Когда Купала будет, все парни и девки опять в рощу пойдут, где березы завитые. Там заведут хоровод и будут по двое к венку подходить и через него целоваться. Так ты смотри, будут тебя другие звать, ты не ходи, пропускай других вперед и жди меня. Я тебе через венок кольцо дам. А ты мне платок — и значит, мы тобой обручимся. Поняла?

— Поняла! — Гостейка кивала. — Я ни с кем другим и не хочу, я к тебе одному пришла.

Искрен был задумчив, но помалкивал, и, встречаясь ним взглядом, Былятиха видела в его глазах понимание. Чего тут не понять, дескать? Совсем они дикие, эти Лешии, никакого разумения… А если что-то было и не так, совсем не так… А кому какое дело до этого?

Но пока можно было не беспокоиться: Гостейка всем очень нравилась. Девушки Лютичей уже все как одна гордились дивной красотой и чарующим голосом новой сестры: они научили ее двум-трем песням, и никто не мог петь их так красиво, как она. Поэтому утром седьмого дня на русальей неделе, когда пора было выбирать додолу, никто и не сомневался, кому ею быть.

Что такое додола, Гостейка не знала, но, когда ей объяснили, все поняла отлично.

— Для дождя! — сразу сообразила она. — Да, конечно! Это я могу, это я умею!

— Тебе ничего и делать пока не нужно, мы будем петь, а ты просто ходишь и вертишься! — наставляла ее Зорница, которая сама в прошлом году была додолой. — А там дальше мы тебя научим.

— Вот увидите, наша додола будет самой главной! — уверяла Жилятина внучка, Резвушка.

— А никто и не сомневается! — отвечала ей Пригляда. — Нашей додоле ни одна из куделинских или неревинских и в подметки не годится.

— А Грозовым Соколом неревинский Искрен будет! — посмеиваясь, добавила Полунина.

— А что это — Грозовой Сокол? — спросила Гостейка, но девушки уже потянули ее вон из дому, и никто не ответил.

Ее повели к речке, протекавшей под обрывом холма, на котором стояло огнище. По пути туда им встретились несколько мужчин: один нес на коромысле два ведра с водой, другие везли сразу несколько ведер на волокуше. Завидев девушек, все весело махали им и кричали что-то задорное.

— Пошевеливайтесь, а то опоздаете! — отвечали им девушки. — Уже вот-вот пойдем!

Но сначала они зашли в ближайший лесок и там набрали новых свежих веток березы, травы и цветов. Потом Гостейку отвели на берег под густые ивы; там подружки сняли с нее всю одежду и обвязали со всех сторон ветвями с листвой, так что на ней оказалось нечто вроде живой зеленой рубашки, на голову ей сплели огромный пышный венок.

запела первой Зорница и плеснула речной водой на Гостейку.

И все двинулись в поля, которые начинались прямо за лугом на берегу. Впереди шла Гостейка-додола, за ней девушки, все в пышных венках и с пучками цветов в руках.

У каждого поля стоял кто-то из старших. При виде идущей к ним процессии каждый брал заранее приготовленное ведро с водой, где плавало несколько свежих цветов, и с размаху выливал его на додолу. Многие старались плеснуть пошире, чтобы попасть и на девушек; те отпрыгивали, визжали, смеялись, но не забывали петь, призывая на поля благодатные дожди:

Додола, почти не видная под ветвями и венком, похожая на гору живой зелени, шла приплясывая, вертелась на месте под потоками воды, и брызги с ее травяной одежды разлетались далеко вокруг. Вода обильно текла с нее на тропу, обозначая ее путь неровной мокрой полосой, и довольные хозяева радостно кричали ей вслед, видя сплошную дорогу воды вдоль всего поля — до следующего, где уже ждало ее новое ведро. Девушки пели, и сама она непрерывно пела какую-то песню без слов: с переливами голоса, со свистом и даже подвыванием, похожим на гул ветра. Так и казалось, что сами небесные вихри идут вместе с ней по полям, волоча за собой целые стада тучных дождевых облаков.

Так обошли все поля и луга Лютичей; девушки, тоже промокшие, уже охрипли от пения и смеха, и только додола оставалась такой же свежей и бодрой, все так же приплясывала и вертелась, и вода лилась, лилась с ее зеленой одежды, с ее белых рук и ног, которые такими жадными взглядами обшаривали мужчины и парни.

Вот поля Лютичей кончились, пошли угодья Куделичей, где тоже водили свою додолу, и пятна мокрой земли показывали места, где ее обливали. Но хотя на лютическую додолу никто больше не лил воды, светлые потоки все так же струились с нее, а она все так же самозабвенно вертелась и приплясывала. У девушек кружилась голова от взгляда на нее, а она даже не замечала их, не видела, куда они идут, а все танцевала, словно это было ее естественное состояние, щедро разбрызгивая вокруг себя воду и не задумываясь, где чьи поля.