Михаил Гуськов - Дочка людоеда, или приключения Недобежкина

— Ну, вот видишь, голубчик, если постараться, все можно достать.

Шелковников прицепил шпагу к своей портупее, а точнее сказать, прицепил себя к этой непомерно длинной шпаге-скьявоне.

Он попробовал лихо выдернуть ее из ножен, но не тут-то было, размаха его рук не хватило, чтобы проделать эту операцию, и конец клинка застрял в ножнах. Слуга, как портной на примерке, смерил сантиметром длину руки Шелковникова и длину оружия, что-то пометив у себя мелом на обшлаге и хотел было унести шпагу назад, но Шелковников запретил ему. Поднатужившись, он все-таки исхитрился выдернуть ее из ножен и, попробовав пальцем лезвие клинка, несколько раз согнув ее колесом, убедился, что шпага хороша. Правда она явно не подходила к его костюму восемнадцатого века, так как была века на два старше, но колоколообразный ажурный эфес был как новенький, а на клинке, украшенном золочеными сценами на библейские сюжеты, не было ни одной зазубрины, короче, это была самая настоящая итальянская скьявона.

— Пожалуй, я договорюсь сдать ее в Алмазный фонд. Хорошая шпага, вот бы кого-нибудь проткнуть ею.

Услужливый камердинер даже отпрянул от Вити, словно прочитав его мысль, легкий пух на черепе несчастного встал дыбом, и новоиспеченному аристократу так и захотелось поддеть его клинком, как петуха на вертел. Увидев, что Недобежкина всего увешали орденами, и заметив, что своей скьявоной он произвел на слугу устрашающее впечатление, юный наглец подумал, что неплохо бы завтра кроме шпаги сдать в комиссионный на Октябрьской еще и орден и потребовал у слуги:

— Милейший, ты не находишь, что у лучшего друга его светлости тоже должна быть пара орденов, а то как-то несолидно получается, что у их светлости такие не орденоносные друзья.

— Вы меня губите, сударь! — закукарекал полушепотом петух. — Сначала вы потребовали шпагу, а теперь ордена. Мне просто оторвут голову, клянусь вам.

— Ну, хорошо, хорошо! — умерил аппетиты аристократ-бомж. — Да, пожалуй, два ордена я не заслужил. Но один орден у меня должен быть, и чтоб на ленточке, через плечо, и со звездой, чтоб все чин чинарем было.

Но вдруг опомнившись, что ради Недобежкина он пожертвовал шансом войти в историю кино, напустился на исполнительного малого:

— Ты что же, меня за падло считаешь?! — тихо прикрикнул он на несчастного, и тот, проклиная все на свете, бросился за орденом, напутствуемый словами, чтобы орден он принес хороший, да побольше, да золотой, а не серебряный.

Когда Недобежкин был одет и стал неописуемо вельможным, гофмаршал попросил его шествовать за собой. Шелковников засеменил следом.

Аристократ-аспирант и аристократ-бомж торжественно ступали по залам дворца под звуки оркестра, к которому по пути из открытых дверей то и дело присоединялись новые альтисты, кларнетисты и еще бог знает какие "исты", внося в мелодию все новые и новые краски, так что звучало что-то необыкновенно знакомее и никогда не слышанное, одновременно и придворно-церковное и дьявольски-божественное.

Недобежкин попытался собраться с мыслями:

— Как же моя диссертация? — вспомнил он вдруг о своей незащищенной научной работе. — В понедельник заседание кафедры, я не успею подготовиться к докладу. Диссертация и Элеонора есть две вещи несовместные.

Он внутренне расхохотался, решив наплевать на утреннее заседание кафедры, а заодно и на диссертацию.

Через аванзал, мимо лестницы, ведущей на второй этаж, процессия проследовала в Ротонду, где в окружении придворных дам стояла юная царственная особа в парадном одеянии белого атласа. На голове особы был надет огромный многоярусный парик, увенчанный маленькой крепостью и белым флагом на главной башне, означающим, что крепость сдается на милость победителя. Глубокое декольте открывало мощный бюст, так и притягивающий к себе, словно магнитом, взгляд Недобежкина. Жених не сразу узнал свою юную невесту, настолько оригинальным был грим ее лица.

Завидчая перехватала взгляд аспиранта на своем бюсте и перетянула в свои зрачки.

— Познакомься, Аркадий! — широким жестом указала Элеонора на маленькую чернявую даму с ветряной мельницей на высоком парике. — Это моя модистка, первейший для любой женщины друг. Бессмертная Роз Бертен.

Черноглазая дама присела в почтительном реверансе, стараясь держать мельницу в вертикальном положении.

— Роз будет свидетельницей на нашей свадьбе. Украшение наших причесок — это тоже плод ее фантазии.

— Я очень рад! — ответил сиятельный Недобежкин, удивленно разглядывая пушку на голове у третьей дамы.

— А это моя школьная подруга — Катарина Миланези, самая богатая невеста Италии.

Катарина дернула за веревочку, свисающую с парика на грудь, и пушка на ее голове оглушительно выстрелила, засыпав Недобежкина конфетти. Всё вокруг весело рассмеялись. Катарина Миланези скромно улыбнулась, обнажив в ослепительной улыбке волчьи клыки, Недобежкин, вздрогнув от выстрела, стряхивая конфетти, поцеловал протянутую руку милой шутницы.

— Бесконечно счастлив! — проговорил он, подумав: "Что за черт, как у девушки из Приморского края может быть школьной подругой самая богатая невеста Италии, а впрочем, в жизни все бывает — убил же я Хрисогонова".

Завидчая перевела счастливый взгляд с жениха и недоуменно уставилась на Шелковникова, восхищенная длиной его шпаги, цветом пронзительно-зеленого жюстокора, который украшала огромная звезда, приколотая к орденской ленте желтого цвета, и крестом на шее такого размера, словно он до этого украшал купол церкви.

— Нет, ей-богу, этот дуралей мне чем-то симпатичен! Пожалуй, я оставлю его человеком, но превращу в смешного карлика. Пусть веселит придворных.

— Аркадий, ты доволен, что я так все организовала? — воскликнула она, беря за руку Недобежкина. Нас будут венчать по византийско-римскому обряду, как первых христиан.

Тут впереди показались церковные иерархи, кадящие драгоценными кадильницами. Пряный аромат и дым окутали все вокруг и в этом сладком благовонии и дымке процессия двинулась к церкви. Недобежкин так и не разобрал, то ли его вели в католическую церковь, то ли в православную, но пели что-то такое духовное, возвышенно-прекрасное, молитвенно-церковное, кажется, с примесью латыни и древне-греческого, что душа его воспарила в райские выси, приближая миг соединения с душой и плотью прекраснейшей женщины.

Они вышли из дворца и при свете факелов проследовали аллеями парка вглубь усадьбы, где веселые поселяне осыпали их зерном и цветами, хотя по всем традициям это положено делать на пути из церкви, а не в церковь.

— Аркадий, вот монеты! — шепнула ему Завидчая, подавая кошель с золотом. — Покажи народу нашу щедрость. Бросай горстями, ради такого случая не жалко.