Андрей Калганов - Родина слонов

Ну ничего. Теперь, когда всяк, кто мало-мальски о себе печется, Куяб грабит, Ловкач свое наверстает. Весельчак, Хорь, Нетопырь и Мясник ему в том помогут. Жаль только, что Отец Горечи не позволил ему уйти от Истомы. Ничего, придет истинный господин Ловкача к власти, небось не обидит.

Пятеро всадников спешились за полстрелища от двора Филиппа. Копыта коней были обмотаны тряпьем, но кони не птицы, летать не умеют, а раз так — чуткое ухо услышит топот. Лучше поберечься. Береженого Род бережет!

— Как уговаривались, — бросил Ловкач головорезу по прозвищу Мясник, — услышите свист, ворветесь в ворота, я их отопру. Да глядите, не мешкайте...

Единственный глаз Мясника (на другом красовалось бельмо) злобно сощурился.

— Не боись, авось, сдюжим.

Кряжистый, горбатый, с обожженным лицом, Мясник казался злобным духом, вырвавшимся из нижнего мира. Сходство с нечистым усиливали всклокоченная рыжая шевелюра и цепь, обмотанная вокруг пояса. Эту цепь Мясник предпочитал самому лучшему мечу и орудовал ею с завидной сноровкой.

«Небось в Византии таких упырей не водится», — с тоской подумал Ловкач и отер вдруг вспотевшие ладони о холщовые штаны.

— Ну, я пошел...

Ватажники не проронили в ответ ни слова.

Дорогой Ловкач все думал о предстоящем. Хоть и сродник Филипп, а все же чужак, потому — вера у него иная. У ромея и жена-то одна, потому что евоный бог только одну дозволяет (веровал бы в Рода да Перуна, было бы жен, сколько захочешь). И мяса по многу седмиц не ест, говорит — бог запрещает. Да что это за вера такая?!

А раз чужак, то и за кровь боги не взыщут... Чужак на то и чужак, чтобы жизни его лишать вкупе с нажитым добром. А уж добра у Филиппа — на десять жизней хватит. И главное богатство — дочь Марфуша. Кровь с молоком! Ловкач аж зажмурился, на миг представив красавицу на своем ложе. Уста медовые, перси, что яблочки налитые... Ловкач девку не обидит, обласкает, в шелка драгоценные оденет. Может, и женой сделает.

Ловкач дошел до ворот сродника и несколько раз ударил в дубовые створки железным кольцом, на котором красовалась львиная голова. Над воротами возвышалась небольшая башенка. Челядин в ромейском панцирном доспехе нацелил самострел на непрошеного гостя.

— Али не признал, Горазд?

— Божан, что ли? — Не отводя самострела, спросил стражник.

— Отворяй!

— На что?

— Дело к хозяину твоему.

Челядин нехотя спустился, загремел засов, и ворота приоткрылись.

Оказавшись на дворе, Ловкач наперво окинул взглядом ту часть стены, что примыкала к воротам. По навесу прохаживался челядин с самострелом, поглядывал на улицу. Стражнику было жарко, неудивительно — в тяжелом ромейском доспехе да под палящим солнышком любой разомлеет. Вторым делом Ловкач пошарил глазами по двору. В четверти стрелища кормила поросей дворовая девка. Щуплый мужичонка починял тележное колесо, парень годков пятнадцати сметовал разбросанный ветром стог. Видно, остальные — кто по башням (а их пять: по четырем углам бревенчатой стены и та, что над вратами), кто на навесе, а кто отсыпается после ночного бдения.

Горазд недоверчиво разглядывал визитера. Взгляд стражника скользнул по кольчуге, на мгновенье задержался на перевязи с мечом, опустился к голенищам сапог... «Почуял неладное, — екнуло сердце у Ловкача, — ей-ей, почуял».

— Ночью ждите погромщиков, — стараясь, чтобы голос не дрожал, проговорил Ловкач.

Стражник нахмурился:

— Давно поджидаем.

— Затворяй ворота да веди к Филиппу.

Горазд угрюмо кивнул и повернулся спиной, намереваясь запереть ворота. Ловкач выхватил засапожный нож и, зажав рот Горазду, всадил слева под панцирь. Стражник обмяк. Ловкач подхватил тело и прислонил к дубовым створкам. Подобрал самострел, всадил стрелу в лицо челядину, который прогуливался по навесу, и пронзительно свистнул. Девка, кормившая поросей, удивленно посмотрела в его сторону; увидев двух мертвяков, завизжала, уронив ведро с хряпой, и опрометью бросилась к избе.

Парень, что сметывал стог, набычился и молча побежал к Ловкачу, наставляя на него деревянные вилы. Мужичонка оторвался от тележного колеса и, поняв, что случилось, пошкандыбал к убийце, прихватив колесо, как оружие.

Ловкач усмехнулся и вытянул меч из ножен:

— Ну-ка, опробуем Филиппову науку.

Парень попытался достать его выпадом в горло. Дуралей! Ловкач увернулся и вспорол нападающему брюхо. Мужичонка к тому времени, как парень раскидал кишки, преодолел лишь половину пути. Увидав, что сделалось с хлопцем, смачно выругался, бросил колесо и повернул обратно.

Из дома выбегали заспанные челядины (видно, ночная стража), вооруженные кто чем. Сам Филипп вышел с двумя мечами. Судя по крикам, с другой стороны двора бежали стражники, что стояли на посту.

Ловкач рукавом отер пот со лба, взял меч двумя руками. Если ватажники не подоспеют, плохо ему придется.

Послышался стук копыт, и в ворота ворвались четверо всадников. Пролетели двор и принялись рубить челядинов.

Ловкач не собирался лезть в сечу. Что он дурной, пешим-то! Он уговор выполнил — ворота открыл. Дальше пусть ватажники отдуваются. А он присоединится, когда начнут хоромы грабить.

Все же на душе было неспокойно, мало ли как обернется. Двор Филиппа находился в той части Куяба, в которой хозяйничали Любомировы разъезды. По большому счету, соваться сюда было рискованно. Любомировы кмети — это тебе не челядь, что гибла сейчас под клинками ватажников.

Ловкач бросился к вратам, навалился на тяжелую дубовую створку. Насилу закрыл и вдвинул массивный засов с выбитым на нем крестом, затем привалился к стене и стал следить за побоищем.

Челядины, пытаясь защитить, сгрудились вокруг господина. Десятка полтора. Вроде не мало, против четверых-то, да только ведь у Филиппа не воины в услужении, обыкновенное мужичье. Им бы коров с хворостиной гонять, а не за мечи браться. Топчутся на месте, теснят друг друга, действуют вразнобой.

Тех, у кого были самострелы, ватажники перебили стрелами (только один из челядинов, кажется, успел выпустить стрелу, да и то не попал). А с остальными решили потешиться. Будь перед ними настоящие вой, ватажники бы пустили в ход луки. А против этих...

Ловкач подумал, что беспокойство его напрасно. Еще немного — и все будет кончено, не устоять челяди против его молодцов. А что до Любомировых ратников, так ворота-то закрыты, а на стену, небось, не полезут. А и полезут, перебьют их ватажники стрелами, как глупых уток.

У ворот протянул ноги Горазд. «А сапоги-то у мертвяка что надо, — подумал Ловкач, — такие сапоги, небось, и мне сгодятся». И принялся стаскивать с убитого обувку, время от времени поглядывая на сражающихся. Сапоги не поддавались, словно приросли.