Рейчел Инглз - Миссис Калибан

— У них не должно было так затянуться.

— Ох, Фред, да оно всегда затягивается. В этой твоей музейной древности все должен чинить фанатик. Им сперва нужно всю страну обыскать, чтоб найти знатока, а потом все запчасти с нуля изготовить.

Он снова снял трубку и вызвал такси.

Дороти подержала перед ним записку мистера Мендосы.

— Не знаю, — ответил он. — Одно слово тут — «огурцы».

— Не «огурцы», а «скоро».

— Это примерно все, что я могу разобрать.

Прибыло такси, за рулем некто, похожий на одиннадцатилетнюю девочку с бородой. На нем была просторная кожаная куртка, и к двери он шел очень медленно — обычно шустрые городские таксисты так не ходят. Фред открыл дверь и двинулся вместе с этим мальчишкой по дорожке. Повернулся помахать Дороти, и та в ответ подняла руку. Так он не поступал уже много лет.

Она вернулась на кухню, где забыла то, что намеревалась делать дальше, и села на табурет у кухонного стола. И столько вопросов ей задавал, как будто в чем-то ее подозревает. Может, это оттого, что сам виноватым себя чувствует, — а возможно, она и впрямь подсознательно подала ему какой-то сигнал, что снова стала желанной.

Дороти нарезала побольше салата, который вывалила в гавайскую деревянную миску. Сверху выложила длинные ломтики авокадо. В семье ее отца их называли «аллигаторовы груши», но Ларри она об этом не сообщила. Ей показалось, что такое его как-то обидит. Те, что она купила, были гладкого сорта, с тонкой кожицей, хотя она видела и другие — они и правда смахивали на крокодилью шкуру: темно-зеленые и бугристые снаружи, а кожура у них толще. А внутри съедобная часть была в точности такая же.

Она еще разок быстро взглянула на записку мистера Мендосы. В конечном счете это должно означать «огурцы». Она совсем забыла, что он приходит в этот день, но на следующей неделе вернется.

Салат и тарелки она внесла в комнату Ларри. Тот слушал зарубежную передачу классической музыки, но выключил радио, когда боком с подносом вошла она.

За едой произнес:

— Я смотрел телевизор, пока он не пришел.

— Что-нибудь хорошее?

— Старое кино, называется «Мари-Антуанетт».

— Должно быть, его поставили из-за показа костюмов. Там будут демонстрировать некоторые костюмы из фильма [19] «Marie Antoinette» (1938) — американская костюмная историческая драма режиссера Вудбриджа Стронга Ван-Дайка 2-го (1889–1943). Костюмы и декорации к этому фильму — среди самых дорогих и роскошных в истории кинематографа. Художник по костюмам — Адриан (Эдриэн Эдолф Гринбёрг, 1903–1959). . Мы с Эстелль поедем туда в четверг.

— Интересно, наверное.

— Жаль, что ты не сможешь тоже посмотреть.

— Это было б еще интереснее. Вообще-то еще я видел новости и текущие события, и ты себе не представляешь, что обо мне рассказывают. И в скольких штатах меня заметили. Чудовище то, чудовище сё. Зачем людям такое придумывать? Меня никто не видел, но они все-таки это утверждают и даже, похоже, сами в это верят. Почему?

— Трудно объяснить. Иногда просто для того, чтобы почувствовать собственную важность. Иногда замечают что-то неясное и очень быстрое и не знают, что это — тень за деревом или что-то, и преувеличивают.

— Нет, они сочиняют. Я спрашиваю потому, что хочу знать, основная ли это черта человека.

— Насчет основной не знаю. Довольно распространенная, но, думаю, главным образом, все зависит от обстоятельств.

— Я одно понимаю. Если меня сейчас поймают — меня убьют. Эти люди, что выступают в новостях, пытаются испугать других людей и заставить их меня ненавидеть. Кроме того, им противно. Они все время твердят про «чужой разум» и «животные инстинкты».

— Они тебя не поймают. Если только сам будешь осторожен.

— Для этого им придется подобраться поближе. В последний раз меня подстрелили дротиком, пока один из них со мной разговаривал. Такой стрелкой с наркозом. Но теперь, если кто-то попробует подойти близко, я схвачу его и буду держать перед собой. А потом убью его, чтоб он не рассказал, где я живу.

— Не надо так делать. Просто выруби его, мы заткнем ему рот кляпом и будем держать его здесь, пока ты не доберешься до дому. А потом мы его отпустим.

— Правильно, наверное, будет взять заложника, если поедем через Мексику.

— Хлопот не оберешься, оно того не стоит. Всю дорогу нужно будет не спускать с него глаз. Мне все равно не нравится мысль брать заложников. Как-то трусливо. Похоже на то, как они поступали с тобой.

— На самом деле в заложники нам нужно взять младенца. Никто не станет стрелять в нас дротиками, если мы будем его держать перед собой вверх ногами.

Дороти отложила вилку и прикрыла лицо руками. Снова рассказала ему о своих двух детях, теперь — подробнее. Расплакалась. Он гладил и обнимал ее, напевал ей на ухо.

— Я их совсем не не люблю, — произнес он. — Мне бы хотелось посмотреть на такого. Я их видел по телевизору. Было б интересно. Ты можешь мне принести одного посмотреть?

— Ларри, милый, — сказала она, — они не шляются просто так на перекрестках или еще где-то. Младенцы принадлежат людям. Сами по себе они бывают, только если мать так нагружена пакетами из магазина, что младенца приходится оставить рядышком в коляске — и то всего на несколько секунд. Только так младенца и удается украсть, насколько я слышала.

— Так их крадут? Зачем?

— Одинокие женщины. Я и сама раньше об этом порой подумывала. Несколько месяцев. Видела их снаружи у супермаркетов и думала: вот видишь, как они о тебе заботятся, — а со мной тебе будет лучше, я не стану оставлять тебя без призора и защиты вот так вот.

— Мы б могли такого занять.

— Они плачут. И нам придется его вернуть.

— Мы его можем просто отпустить, и он сам найдет дорогу домой.

— Младенцы — не такие, как другие мелкие зверюшки. Они беспомощны.

— Все? Как это причудливо.

— Развиваются они очень медленно, и почти всему, что в них возникает, их нужно учить. Если не знаешь, как их этому учить, или тебе на такое наплевать, они этому никогда и не научатся.

Дороти убрала со стола и внесла кофе.

— Там, откуда ты, рожают по одному или помногу и всех вместе?

— И так и этак. Все зависит. Иногда так, иногда иначе.

— Здесь так же. Могут быть двое, трое, четверо, пятеро, но чаще всего случается просто один. Чем больше число, тем необычнее. Но я уверена, раньше все было по-другому. Давно.

— Ты считаешь, мы с тобой…

— Я только сегодня об этом думала. Случись такое, я была бы в восторге.

— Ты уверена? Для тебя это может быть опасно. И любое мое потомство или полупотомство будет считаться чудовищем, правда?

— Рожденное на американской почве американской матерью — такое дитя вполне может стать президентом. Такой ребенок будет американцем. А я замужем, так что он еще и законным будет. А после того, как я продам свою историю ежедневным газетам, ребенок к тому же разбогатеет. Удивительно, до чего людям наплевать на то, как их называют, если только у них достаточно денег.