Анна Михалевская - Спор на краю прорвы

Оказалось, всё-таки Вера. И всё-таки сейчас. Ночь он думал, а к утру передал своим, что останется здесь — вместе с ней. Пусть разжалуют, исключат, опечатают дом и лишат премии. Ему всё равно.

Он стал охранять Веру: днём ходил за ней, ночью стерёг у кровати. Случайно задев её руку, обжёгся и с тревогой ощутил, как вскипают в нём новые желания… Он не считал времени, которое они провели в объятиях друг друга, но за каждый миг пришлось платить. Вера ушла тихо — он не слышал ни шагов провожатых, ни её последнего вздоха.

Родных у Веры не было, он похоронил тело в саду, посадил розу и каждый день поливал. Но роза не принялась, лишь стала набухать влагой лужа.

Хотел вернуться домой, его не пустили. Зато прислали грузовик, забитый ящиками с бутылками. В накладной значилось: «Для тех, кто спорит со смертью». Первую партию он разбил, грузовик спустил с обрыва в море. Прислали новый… В конце концов воду пришлось продавать.

Со временем к нему приставили Петра — во спасение или для наказания, он не стал разбираться. Поначалу избегал, потом они странно сдружились. Похоже, у Петра были свои счёты со смертью.

Частные домики люди снесли, вырыли котлованы, построили высотки. Лужу не тронули, место оставили под небольшой парк. Он обустроил рядом магазинчик, а сам переселился в многоэтажку и забил квартиру старыми вещами — кастрюлями из дома Веры, её платьями, туфлями, книгами, он содрал даже обои из спальни и захватил проигрыватель. Запутавшись в ногах у времени, вещи рвались и портились, и тогда он шёл на улицы и собирал всё, что было похоже на её кастрюли, платья, туфли и книги. Очень скоро в квартире осталось место лишь для крошечного стола и стула. Кровать была не нужна — он так и не научился спать.

Он ждал, очень долго ждал. И верил, что кто-нибудь когда-нибудь сделает то, что не удалось ему: выиграет этот треклятый спор.

— Что думаешь дальше делать? — Пётр махнул в сторону магазинчика, возле которого суетились грузчики.

Азраил пожал плечами.

— Не знаю, может, домой вернусь. Устал я здесь.

Рабочие взялись за вывеску, срывая «отравы» букву за буквой.

— Как они? — Азраил бросил хмурый взгляд, в его голосе сквозило нетерпение и ещё — страх.

— Парень Надю не узнаёт, а та будто что-то чувствует. Пока проходят мимо. Но я помогу им. Венчал как-никак, теперь ответственность.

Азраил кивнул. Помолчали.

— А ты что? — наконец спросил он.

— Чуть не угодил в твою лужу. Думал, не подействует. И я же умею по воде ходить, учили… Если б не ребята и не этот глупый обмен бутылками. Чужая вода, как чужая жизнь, мы друг друга видеть начали, понимаешь?.. Месяц провалялся в больнице после сердечного приступа. Смешно! Говорят, сердце у вас изношенное. Надо в санаторий. Но пока Люба выхаживает.

— До сих пор переживаешь?

— Переживаю. Он знал, что отрекусь, и простил. Всех нас простил… Так хочется его живым увидеть, я скучаю. Сколько себя ни убеждай, что им там лучше, а приходишь к тому, что нам здесь хуже.

— Понимаю.

— Как с Верой решил?

На щеках Азраила заиграли желваки.

— Отнес её вещи на Староконку [1] Блошиный рынок в Одессе. , раздал старьёвщикам. И вообще всё раздал.

Пётр похлопал Азраила по плечу:

— Молодец, старик, уважаю!

— Мне пора.

— Стой, всё забываю спросить — почему ты вывеску не поменял? Ладно, мальчишки пошутили, но можно ж было исправить!

— Не мальчишки, — первый раз за беседу Азраил неумело улыбнулся в чёрную бороду.

— Только не говори, что ты сам…

Азраил ещё раз улыбнулся, сел за руль, закрыл дверь грузовика. За колёсами позёмкой стелилась пыль.

Пётр запрокинул голову к небу. Чего только не случалось на его долгом веку… Он бросил последний взгляд на магазин, скамейку. Лужи не было. Корка сухой земли потрескалась. А на краю ямы пробивался колючий росток розы.

Блошиный рынок в Одессе.