Виктория Борисова - Светлая сторона апокалипсиса

Но теперь это не имеет больше никакого значения. Божье Дитя в опасности, и, кроме него, его некому спасти.

Виктор Волохов с нетерпением ждал наступления ночи. Теперь Хозяин стал приходить к нему все чаще и чаще. Он подолгу разговаривал с ним, и Виктор мало-помалу учился его понимать.

Вчера Хозяин сообщил ему новое имя, и это наполнило его сердце невыразимой гордостью. Он воспринял свое имя как награду, как высокое доверие, как обещание и часто повторял снова и снова, каждый раз удивляясь красоте и мощи звучания.

Делфрей Аттон.

Он точно знал, что скоро, совсем скоро Хозяин даст ему какое-то важное поручение и, как только он его выполнит — будет вместе с Хозяином навсегда.

И все будет хорошо.

Серое осеннее утро лениво переползало к полудню, когда одиннадцать солдат в черной форме бойцов отряда Верных Воинов сидели в кабачке «Зеленый кролик», примыкающем к базарной площади. Они стучали тяжелыми кружками, снова и снова требовали темного крепкого пива, а хозяин снова и снова наливал, подсчитывая в уме убытки и пряча кислую мину за любезной улыбкой.

— Нашим храбрым защитникам за счет заведения! Что вы, что вы, какие деньги, это честь для меня! Еще кружечку?

Попробовал бы он возразить.

Вообще-то за пьянство среди дня вполне можно схлопотать дисциплинарное взыскание. Сначала нашивки снимут, потом форму отберут, а там недалеко и до увольнения «с позором». Куда пойдешь, если за плечами служба в отряде? Обыватели и так волком смотрят. Мало нынче найдется таких семей в Сафате, у кого отец, муж, брат, сын или племянник не был уведен солдатами в черном.

Но сегодня можно расслабиться. С утра перед караулом начальник отряда зачитал имена одиннадцати солдат и сообщил торжественно, что на сегодня они освобождаются от несения службы, потом их долго вели куда-то длинными дворцовыми коридорами, пока они не оказались перед тяжелыми дубовыми дверями царских покоев. Пришлось довольно долго ждать, пока, наконец, молчаливый слуга не распахнул перед ними дверь, жестом приглашая войти.

И сейчас, сидя в кабаке, почти все они преисполнены сознания собственной силы и значимости, будто обведены незримым меловым кругом причастности к высшей власти. В самом деле, им ли бояться патрулей, если от самого царя они получили увольнительную до завтра!

А главное, получили особое задание. По возвращении каждый получит награду в пятьдесят золотых. И впереди маячат такие перспективы, что просто дух захватывает! Потому они так радостно гогочут, обсуждая густое пиво и груди хозяйской дочки. Мир принадлежит смелым!

И только самый старший из солдат (таких обычно называют «дядьками») сидел перед едва пригубленной кружкой, хмурил густые брови, сросшиеся у переносицы, и молчал, бессмысленно уставившись в закопченную от дыма кирпичную стену.

Орус Танвел совсем не радовался неожиданной царской милости. В голове у него намертво застряли немногие слова, которые он сумел разобрать в предсмертном послании Хранителя Знаний. «Убийство невинных»… Орус Танвел всю жизнь был солдатом, и убивать ему случалось неоднократно. Но одно дело — убить на войне, а совсем другое — зарезать мирных крестьян в горах. Они, конечно, очень странные, но живут тихо и никому не делают зла. Вот, оказывается, что имел в виду покойный Арат Суф, когда писал про убийство невинных!

И Орус Танвел устал быть соучастником.

Хуже всего, что даже посоветоваться не с кем. Грамотеев в Сафате осталось немного, а те, что есть, либо пишут доносы, либо читают их в дворцовой канцелярии. Друзей и родственников он растерял за долгие годы службы. Жены и детей не завел. Какая семья может быть у солдата! Разве что дешевые шлюхи из борделя. А что еще? Старые шрамы, что болят к плохой погоде, да воинская доблесть, будь она неладна. «Армия — вот ваша семья!» — так всегда говорили командиры, а он верил.

Дурак потому что.

Орус Танвел вдруг так резко и сильно ощутил свое одиночество, что ему захотелось то ли напиться до бесчувствия, то ли морду кому-нибудь набить.

— Эй, Орус, ты чего такой мрачный? Не трусь! Смотри лучше, какая курочка! Покажись, красотка, не бойся, мы бравые парни! Иди к нам, будет весело!

Дочка трактирщика, девочка лет четырнадцати, та, что подавала им жареную говядину, зарделась, как маков цвет, закрыла лицо руками, пытаясь спрятаться от нахальных, раздевающих взглядов.

А солдаты все гоготали, как стоялые Жеребцы, и шутки их становились все непристойнее:

— Курочка подросла, пора насадить на вертел!

— Иди сюда, у меня припасен добрый вертел для тебя, длинный и крепкий!

— И у меня, у меня тоже!

У девочки из глаз брызнули слезы, она опрометью бросилась к двери в кухню, но не тут-то было. Миг — и ее уже держат чужие, цепкие, жадные руки.

— Куда, красотка, хотела сбежать? От нас не сбежишь, мы хорошо ловим курочек!

Толстый трактирщик побледнел, руки нервно теребили фартук, но губы сами собой сложились в жалкую, вымученную улыбку, и видно было, что он не посмеет вступиться за дочь.

Орус Танвел смотрел прямо перед собой стеклянными глазами. «А ведь и у меня уже могла быть такая дочка», — мелькнула в голове глупая, непрошеная мысль. Нет ни дочки, ни сына и, наверное, уже не будет. Может, оно и к лучшему. Зачем вообще иметь детей? Чтобы дочь изнасиловали пьяные солдаты, а сына убили на войне? Или превратили в цепного пса, который сам будет убивать по приказу?

— Хватит!

Орус Танвел так шарахнул по столу пудовым кулаком, что пивные кружки подпрыгнули, жалобно звякнув. Он поднялся во весь свой немалый рост, едва не задев головой потолочную балку.

— Вы солдаты на службе, а не банда разбойников! Как старший над вами, приказываю немедленно отправляться в казарму.

Но расходившихся молодчиков не так просто было остановить.

— Эй, Орус, уж слишком ты строг!

— Мы в увольнении, а не на службе! Где же еще повеселиться солдату!

— Если ты слишком стар для этой курочки, это не повод портить людям праздник!

Орус Танвел подался вперед, как бык. Его лицо побагровело, на скулах заходили желваки, глаза заволокло пеленой, как во время памятного боя в бухте Асадат-Каш пять лет назад. Ярость, что так долго копилась в душе, наконец-то нашла выход. Невыполнение приказа, открытое неповиновение, оскорбление командира! Одной рукой он схватил за перевязь ближайшего к нему солдата, того, что веселился больше всех, и рывком поднял. Несколько секунд смотрел в перепуганное, мигом побледневшее под веснушками и прыщами мальчишеское лицо. Потом четко, размеренно, очень тихо произнес:

— Слушай меня и хорошенько запомни, щенок, потому что повторять я не буду. В увольнении или нет, но все вы солдаты, а я ваш командир. И если я сказал — ты подчиняешься, иного нет. Ты хорошо меня понял?