Павел Брыков - Томас

Соседи... Голодные соседи... Пиковые... Если правда то, о чем он сейчас подумал, то как объяснить поступок «твидового»? Он же выполнил приказ! Но чей? Точно не Петра Алексеевича... Неужели они уверены в своей победе? Они уже видят, как Томас подходит к столу и достает его личную победную бирюльку, при этом разбивая морского конька. В этом случае Тихоня побеждает в своей внутренней битве, а Михаэль Шульц получает право загадать желание и немцам будет дарована общая виктория. Неужели кто-то думает, что он, Томас, своими руками отдаст победу пруссакам? После всех лет позора и отступлений, бессонных ночей, роли загнанного зверя. Немцы поджигали лес, чтобы выгнать из него дичь, при этом уничтожая деревья, цветы, других звери и птиц. Томас научился жить с этим знанием, а теперь кто-то надеется, что он дарует победу своим ненавистным врагам?! Никогда, никогда, никогда такому не бывать!

Подойти и осторожно-осторожно снять конька с флейты. Пусть тащит этого пастушка, если сможет, конечно. Пусть радуется, а мы уж так и быть, возьмем ладью. Без особых проблем. Вот он — победный путь, настоящая истинная милость небес. Никто из близких не будет мучиться, гости растворятся в тумане и не будут к нам лезть ещё сто лет, в этот раз уж точно... Мы побеждаем. Томас, как это ни странно, тоже! Поставить мир выше спасения своей черной души, это ли не подвиг? Упасть самому, чтобы другие поднялись. Этот выбор наполнит смыслом прожитое, поставит его в один ряд с настоящими героями, жертвовавшими собой ради общего блага.

Томас уже взял спицу, как вдруг его поразила догадка: а правильно ли он понимает жертвенность? Слишком комфортная она получается, удобная, выгодная и нашим и вашим... Уж очень смахивающая на лукавство — Томас в этом хорошо разбирался. Может, это и не подвиг совсем, а наоборот? Что его останавливает? Почему его окатило волной сомнений? Не вернет образ и подобие? Ну, так что! Жил ведь раньше как-то... Не вышло в этот раз, загадаем ещё сто лет. Будем готовиться, настраиваться — времени достаточно...

Без образа и подобия... Всё как прежде... Сто лет как прежде...

В смоляной вязкой ванне, во тьме, в грехе, лжи и злобе на всё и вся. Они выиграют, весь мир выиграет, людишки и пиковые выиграют, но он, он — Томас Ченстоховски — проиграет, и будет вынужден все эти минуты, часы, годы страдать, вспоминая, что у него был шанс, а он его бездарно упустил, упустил ради каких-то якобы высоких материй, высокопарных слов о героизме. Всем добрый — себе злой. Обложили, не дали малейшего шанса на иное деяние. Вот она — колея, рельсы, правильная всех устраивающая дорога — и не свернуть!

После этих мыслей перед Томасом словно открылась маленькая шторка, за которой он увидел баронессу Антонину Петровну фон Унгерн. Вот она всегда верила в него! Оберегала ещё во времена его юнкерства, в сердцах ушла в отставку, когда безродному Томасу запретили продолжать учебу в Коллегии. Защищала в Городке, а потом, в последние дни перед гаданием хотела очистить его душу. Она переживала за него. Все её последние поступки вели к одному — дать Томасу шанс на искупление, покаяние и очищение души. Весь мир против него, а мать всё это время была на его стороне. Представил, вот выполнил он то, что требовали. Вернется победителем, но как он сможет посмотреть матери в глаза? Наберется ли смелости вообще к ней подойти? Тоня верила, что Томасу хватит сил послать подальше весь мир, всех этих князей, дедов, проклятую нечисть и людишек с их вечными проблемами, и он сделает всё по-своему. Не ради пруссаков или гостей, даже без оглядки на близких. Когда дело касается образа и подобия, все причины, доводы, аргументы обретают размер кванта. Томас, наконец-то понял, что если он сейчас даст слабину, откажется от своей бессмертной души, то сам превратиться в амебу, и никакая отсрочка не поможет — он сделает только хуже...

После возвращения из-за канала баронесса дала Тихоне совет... Что она хотела донести, какую открыть тайну? Вспомни! «Иногда важно не то, что тебе сказано, а то, о чем они решили умолчать. И почему», — вот какие были её слова.

Думай... Думай... Думай — от этого зависит всё. О чем умолчали старики?

Прошло очень много времени, прежде чем Томас у себя внутри нащупал теплый след прячущегося от него ответа на этот простой вопрос. Он брел за ним в сумерках сомнений и, наконец, вышел на залитую солнцем поляну, где во всей своей первозданной красоте сияла истина: с какими игроками не садись за стол, и какие карты не раздавай, выиграешь ты или проиграешь — без разницы! Все равно, с самого начала и до конца, тебе приходится играть в козла . Жизнь — это не экзамен. Жизнь — это бесконечный поединок с козлом . Мир, в котором ты живешь — это ристалище, где тебе, подобно Иову, приходится терпеть страдания, муки, кары небесные, и они будут вечны, пока у тебя есть вечная душа, и кто-то, мерзкий, жадный, лживый, по-змеиному хитрый и коварный, желает её у тебя забрать.

Таков закон.

Когда Томас, наконец, открыл глаза и посмотрел на себя, свою судьбу, на мир, в котором он дышал, мыслил, страдал, любил, у него внутри взорвалась целая вселенная — разрушилась и тут же заново сложилась. Радость от обретения истины была столь великой, что Томас начал смеяться. Ребра болели, голова раскалывалась, но остановиться он не мог. Ради этого мига стоило прожить сто лет и вытерпеть все муки. Это не было решение импульса, гонора, обиды. Ответ пришел в ясности, спокойствии, непоколебимой стойкой тверди вывода и только что обретенного знания. Из тьмы он сделал шаг вперед и вошел в круг света, и там — в тишине, милой сердцу простоте, взял со стола пастушка, прижал его к своей груди, развернулся и пошел прочь со сцены, за кулисы — куда угодно, лишь бы подальше от этой зловонной ямы и рассевшихся по рядам тряпичных побитых молью кукол.

Он бездумно шел через заставленные мебелью пыльные лабиринты, сквозные проходные комнаты, где маленькие, похожие на крысёнышей служки сервировали ломящиеся от снеди и пойла столы. Через будуары с прихорашивающимися пахнущими мятой и пудрой шлюхами, притоны с клубящимся туманом едкого табачного и сладкого опиумного дыма, подземные лавы с капающей за шиворот водой и гнилыми шпалами под ногами. Через вой сирен и зарева пожарищ, пыльные бури и грязь до колен. Пока он брёл, Томаса преследовали запахи кислой капусты, жареной селедки, жженой резины, горчичного газа, сгоревшего пороха, сажи, гари, вонючих портянок, дохлой рыбы и много ещё чего тошнотворного. Наконец, он заметил дверь, ведущую к запасному выходу на задний двор.

Темный узкий коридор с тусклой лампочкой вверху. Стены с облупившейся мышиного цвета краской, бетонный сырой пол, высокий потолок. Гулкие шаги. Томас подумал, что в таких местах хорошо расстреливать — бах в затылок — и на небесах! Эта мысль вдруг ему показалась забавной...