Александр Соболев - Грифоны охраняют лиру

Почти все они Никодиму знакомы, а кое с кем он даже состоял в родстве. Его мать, одетая в изящный брючный костюм (которого он, кажется, раньше не видел), внимательно слушала то, что ей говорил склоняющийся к ней с высоты своего исполинского роста Густав; в правой его руке был зажат широкий бокал, по виду с красным вином (причем в огромной его лапе он казался чуть ли не рюмкой), а левой он делал странный жест, как будто оглаживал верблюжонка, ставшего на задние ноги, или изображал завидные стати случайной знакомой. Мать следила за его движениями с покровительственной полуулыбкой. Графическим центром второй, обособленной компании было инвалидное кресло с сидевшим в нем Краснокутским, что-то оживленно рассказывающим и в такт рассказу рубящим ладонью воздух. Полуопираясь на спинку кресла, внимала ему Ираида Пешель (которую Никодим сразу не узнал) в чем-то скромном полумонашеском, а прямо перед ним (Никодима неприятно кольнуло) хохотала Вероника, придерживая обеими руками бокал, чтобы, вероятно, не расплескать его от смеха. Чуть-чуть поодаль, не заслоняя сцену от взглядов вошедших, стояла, молча прислушиваясь, дама средних лет в темно-красной, ниспадающей тяжелыми складками одежде, то ли кимоно, то ли хитоне. Еще одна гостья, одетая в платье без рукавов, дремала в кресле: Никодим признал в ней рыдающую водительницу, отвозившую его вчерашним вечером.

К Никодиму и князю, тяжело ступая в узких, черных, удивительно маленьких, как будто детских, ботинках, подошел величественный дворецкий и поинтересовался выбором напитков. «Кальвадос», — буркнул Никодим, не перестававший переводить взгляд с одного гостя на другого: неуспокоившийся со вчерашнего дня водоворот чувств вновь начал свое движение, как Мальстрем у Эдгара По (между прочим, в действительности представляющий собой неприятное, но довольно скромное природное явление). Если бы он был подвержен теориям заговора (к которым оказывался близок лишь в минуты высшего раздражения, будучи не в силах обнаружить ботинок или бумажник, аккуратно положенный в нужное место с вечера), он бы вообразил себя жертвой розыгрыша, простаком-статистом за секунду до общего заливистого хохота. Впрочем, проверки логикой (даже в несколько пошатнувшихся вокруг него декорациях реальности) эта идея не выдерживала — не говоря уже о необыкновенной тяжеловесности всего мероприятия, нетипична была реакция собравшихся: мать ему улыбнулась и кивнула, Густав подмигнул и помахал рукой, Краснокутский покачал почему-то укоризненно головой и вернулся к своему рассказу и только Вероника, мгновенно посерьезнев, подошла к нему и поцеловала в щеку, еле слышно прошелестев в ухо «спасибо», после чего сделала несколько шагов назад.

Дворецкий принес заказанные напитки (причем князь получил что-то дымящееся в глиняной кружке, из которой сразу с шумом и отхлебнул) и вышел, плотно притворив за собой двойные двери. «Давайте закроем шторы», — негромко, но властно произнес князь. Поскольку Краснокутский явно в расчет не принимался, закрывать их (а заодно и окна) пришлось Густаву с Никодимом. Последнему очень хотелось поинтересоваться, что вынудило его приехать, но князь, считавший нужным внимательно следить за каждым движением, не отставал от них ни на шаг. Наконец все три комплекта гардин были распущены, растянуты и зафиксированы; в зале сразу стало темно, а недовольные сквозняки в отместку за перекрытые дороги стали посвистывать через щели в окнах и каминную трубу. Князь щелкнул выключателем, и над входной дверью зажегся небольшой светильник, сделанный из двух витых рогов какого-то копытного. «Нас ровно девять, — звучно сообщил князь. — Идеальное число». — «Идеальное для чего?» — «Сначала познакомимся». Он обращался к Никодиму, но остальные постепенно подбирались к ним, так что ему пришлось повысить голос. «С мадам О. вы уже знакомы. — Он показал на кресло, где сидела владелица «фиата». Та, приоткрыв сонные глаза, вяло помахала Никодиму, причем пальцы ее были сложены вместе, как будто она собиралась что-то покрошить или перекреститься. — А это Лидия Дмитриевна. — Женщина в красном хитоне усмехнулась и сделала что-то вроде реверанса. — Остальные вам должны быть известны». Никодим подтвердил. «Вы имеете общее понятие о спиритизме»? — «О вызове духов?» — «Можно и так сказать, хотя понятие это шире». — «В общих чертах знаком». — «Отлично, это сэкономит нам время. А остальные? Кроме, конечно, мадам О.». Остальные кивками подтвердили, только женщина в красном переспросила, почему для мадам О. это не обязательно. «Это наш медиум», — отвечал спокойно князь, жестом предлагая проследовать к столу.

— Есть старинное правило, — продолжал князь, — справа от медиума сажать лиц с более мягким, спокойным, приветливым характером, а слева тех, кого Гиппократ называет холериками. Впрочем, последних у нас здесь некоторый переизбыток, ну да что-нибудь придумаем.

— А почему так? — вновь вмешалась женщина в красном.

— Потому что нужно создать разницу потенциалов, как у электрической батарейки. С одной стороны будет плюс, а с другой минус.

— И что, она засветится, как лампочка? — Она показала подбородком на мадам О., тяжело поднимавшуюся с кресла и вяло бредущую к председательскому месту.

— Вы сами всё вскоре увидите, — неожиданно кротко отвечал князь. — Но хорошо бы до начала сеанса всем успокоиться, умиротворить свой дух и настроиться на общение с загробным миром. Кто-нибудь из вас принимал участие непосредственно в сеансе? — Кивнули Густав и — неожиданно — Вероника. Князь заинтересовался:

— И как?

— Я пыталась установить сношения со своей покойной матерью, — отвечала Вероника явно нехотя. — Но мне показалось, что меня обманывают.

— Почему?

— Дух явился, я задала ему вопрос, ответ на который могла знать только она, а она не ответила. Так что я разорвала цепь и ушла.

— Это может быть опасно.

— Ну в этом случае все обошлось.

— Ясно. Ну хорошо, я сейчас попрошу принести все нужное и будем рассаживаться.

— Я успею покурить? — неожиданно спросил Краснокутский, подобравшийся тем временем к самому столу.

— Ну конечно, — вежливо отвечал князь, позвонив в колокольчик. Дворецкий явился так быстро, как будто подслушивал под дверью. «Собери… и принеси…» — Князь что-то еле слышно прошептал ему. По-утиному ступая, тот обошел комнату, собирая пустые бокалы, неодобрительно покосился на Краснокутского, раскурившего сигару, и даже сменил свою плавную траекторию, чтобы подставить ему пепельницу на высокой ножке, потом вышел и явился с подносом. На подносе была высокая темная коробка, внутри которой, вероятно, горела свеча (видны были лишь отблески багрового пламени на стенках), пустой тонкостенный хрустальный стакан, еще одна емкость вроде темной миски и бархатный мешочек. Князь взял у него поднос и кивком отпустил; тот, выходя, щелкнул выключателем, так что единственным источником света в зале (если не считать отсветов, проникающих из-за гардин) остались сполохи огня внутри коробки; впрочем, все в основном было видно. «Рассаживаемся, — проговорил князь словно бы в задумчивости. Мадам О. привычно села на место во главе стола, справа от нее был посажен Густав, с трудом вместившийся на предложенный ему стул. — Дальше Нина Савельевна, пожалуйста. — Князь под руку подвел мать Никодима и усадил ее рядом с Густавом. — Теперь вы и вы... — Никодим и Вероника, повинуясь указанию, сели следующими. — Здесь буду я, —указал он на стул. — Теперь, пожалуйста…» — показалось, что он забыл имя Ираиды, но она уже устраивалась. Дальше понадобилось один из стульев отодвинуть от стола, чтобы заменить его на инвалидное кресло Краснокутского. На последнее оставшееся место, между ним и медиумом, безропотно уселась дама в хитоне. Все замерло, слышно было лишь потрескивание свечи и свист ветра.