Вероника Кузнецова - Старая легенда

— Гонкур, я принёс вам поесть, — шепнул Медас, входя. — Она спит?

Чорада беспокойно зашевелилась и открыла глаза. Гонкур напрягся, готовый удержать её, но она скользнула взглядом по лицу Медаса и осталась равнодушной к его появлению.

— Позавтракайте, а я посижу вместо вас. Меня она, по-моему, тоже не боится.

Медас поставил поднос на столик, и Гонкур торопливо, не ощущая ни вкуса пищи, ни удовольствия от неё, проглотил два бутерброда с ветчиной и зеленью и выпил чашку кофе. Не то, чтобы он не доверял товарищу, но всё-таки он почувствовал себя спокойнее, когда закончил завтрак, придвинул к кровати другой стул и вновь занял свой пост.

— Где вы научились ухаживать за больными? — поинтересовался Медас. — В экспедициях? Может, вы экспедиционный врач?

Гонкуру не хотелось развивать эту тему, потому что Медас шутил, а сам он боялся, что в любую минуту может совершить оплошность, которая повредит вверенной его заботе девочке.

— Как вы думаете, почему она не боится именно нас? — спросил он, надеясь, что разговор с умным собеседником поможет ему лучше разобраться с тревожащими его вопросами.

— Её напугал Нигейрос… — начал методичный Медас издалека.

— Портрет, — для порядка поправил Гонкур.

— Конечно, портрет, — невесело усмехнулся Медас. — После рассказа госпожи Кенидес человеку с самыми крепкими нервами было бы беспокойно пойти ночью к этому сатанинскому портрету в одиночку, а у девочки нервы были, честно говоря, не совсем в порядке.

— Безусловно, — согласился Гонкур. — Если уж мы с вами, не веря легенде, так перепугались прошлой ночью, то каково было ей, когда её всю жизнь запугивали страшными сказками?

— Она сошла с ума, вероятно, сразу же, иначе не осталась бы в комнате, а побежала к людям.

— Согласен. Но почему госпожу Кенидес она боится, а нас не боится, ведь мы больше должны напоминать ей Нигейроса, чем женщина?

Медас подумал.

— Мне кажется, что облик госпожи Кенидес в голове этой девочки как-то связан с Нигейросом. Наверное, потому что от неё Чорада часто слышала легенду. Мигелина, Рената и все остальные тоже всегда присутствовали при разговорах о нём, поэтому девочка их тоже боится. А мы люди новые.

— Врач для неё тоже совершенно незнакомый человек. Но она его тоже испугалась, — напомнил Гонкур.

— Нигейрос на портрете одет в чёрное, а врач тоже в чёрном. Я считаю, что она испугалась цвета его костюма.

Гонкур кивнул. Медас не открыл для него ничего нового, но, услышав собственное мнение их чужих уст, он в нём укрепился.

— Меня тревожит появление госпожи Васар, — признался Гонкур. — Чорада может не узнать мать и испугаться её, как человека, связанного с легендой. Надо предупредить госпожу Кенидес, чтобы она её подготовила.

— Я ей скажу, — пообещал Медас, вставая. — Пойду, а то меня там заждались. Госпожа Васар приедет часа через три. Я к вам ещё загляну до её приезда.

Навестите господина Вандесароса, Медас, — попросил Гонкур. — Передайте от меня привет, а потом зайдите ко мне и скажите, как он себя чувствует.

— Будет исполнено.

Медас исчез, сделав очень выразительный жест рукой. Гонкур не совсем понял, что он выражал, но не стал гадать и решил, что это знак ободрения.

Как прошло время до приезда госпожи Васар, молодой человек не помнил. Его мозг погрузился в странное оцепенение и лишь смутно отмечал приступы беспричинного страха у Чорады, приход Медаса, сообщившего, что господину Вандесаросу значительно лучше, шёпот госпожи Кенидес, спрашивающей о состоянии больной. В чувство его привёл звук чьих-то стремительных шагов и умоляющий голос хозяйки дома. Гонкур взглянул на впавшую в сонное забытьё Чораду и с тревогой обернулся к двери.

Мать девочки вошла очень решительно, не слушая увещеваний госпожи Кенидес и отбиваясь от вцепившейся в неё Ренаты. Было похоже, что разум покинул её. Предчувствуя недоброе, Гонкур преградил ей путь.

— Госпожа Васар, успокойтесь и, пожалуйста, тише, — твёрдо сказал он. — Вашу дочь легко напугать…

— Пустите меня! — закричала глухая ко всем доводам мать, отталкивая молодого человека. — Моя дочь!

От шума Чорада очнулась и соскочила с кровати. Гонкур хотел силой удержать женщину, но отлетел к стене, осознав, что для материнской любви, даже если эта любовь губительна, нет преград. Рыдая, госпожа Васар кинулась к дочери, но девочка с воплем отскочила к окну и, разбив стекло, бросилась вниз.

В глазах Гонкура поплыла красная пелена. Сквозь звон в ушах он услышал многоголосый крик. Опомнился он только внизу, когда Медас пронёс мимо него тело девочки и его задела свешивающаяся мёртвая рука. Гонкур увидел кровь на камнях, которыми был выложен дворик, бьющуюся в истерике мать, горько плачущую госпожу Кенидес, Ренату, прошедшую в дом, закрыв лицо руками, и выбежал на улицу. Проплутав по городу до темна, он тихо вернулся в дом, крадучись, страшась кого-нибудь встретить, прошёл в старую гостиную, машинально сунул руку в карман, вспомнил о записке Чорады и, не в силах удержать слёзы, бросился на диван.

— Гонкур, дедушка просит вас зайти, — дрожащим голосом сказал вошедший Каремас.

— Сейчас приду, — глухо ответил молодой человек.

— Не оставляйте его одного, — попросил Каремас. — Я пойду к сестре.

Гонкур молча кивнул. Ему было нестерпимо стыдно за свою слабость, позволившую ему блуждать по улицам вдали от дома, где в его помощи, быть может, очень нуждались.

Каремас постоял на пороге и вышел. Гонкур с трудом встал и подошёл к комнате старика. В конце коридора он разглядел медлившего Каремаса, который, увидев его, сразу же скрылся, и новая жгучая волна стыда обожгла его, едва он осознал, что юноша проверял, будет ли выполнена его просьба, и что эта недоверчивость оправдана позорным поведением хвалёного героя. Он медленно отворил дверь и вошёл.

— Посиди со мной, мой мальчик, — ласково обратился к нему старик.

Гонкур отметил, как осунулось от горя лицо его друга.

25

На следующий день Каремас и Рената уехали вместе с госпожой Васар и Клодией, а Гонкур и Медас вызвались отвезти тело бедной девочки в её родной город, где должны были её похоронить. Это была единственная услуга, которую они могли оказать гостеприимным хозяевам. Госпожа Кенидес тоже собиралась ехать, но внезапно почувствовала себя так плохо, что вынуждена была лечь в постель. Мигелина осталась ухаживать за матерью и господином Вандесаросом. Она пыталась скрыть тревогу, но Гонкур угадывал её состояние и очень жалел девушку. Ему бы хотелось развеять её беспокойство и тоску, помочь в хлопотах, но его присутствие было более полезно там, куда они направлялись.

Дорогу и похороны молодой археолог помнил плохо, как очень тяжёлый сон. Неожиданная и трагичная смерть девочки потрясла его больше, чем обвал в горах, унёсший жизни почти всех членов экспедиции. Гибель его товарищей нельзя было назвать непредвиденной, потому что экспедиция в лес, в степь, в пустыню, а тем более в горы всегда связана с определённым риском, и каждый её участник внутренне готов к нехватке продовольствия, воды, к смерчам, к знойным изнуряющим ветрам, к обвалам. Они шли на это сознательно. Сейчас же Гонкур впервые столкнулся с внезапной и странной смертью здорового физически ребёнка. Смертью тем более ужасной, что подготовлена она была горячо любящими Чораду людьми, не ведающими, что делают с девочкой их занимательные рассказы. Мог ли он предвидеть, что приезд к лучшему другу ознаменуется подобной трагедией? Трезвый ум Гонкура не хотел, да и не был способен смириться с такой смертью. Мысли и чувства его были направлены лишь на дикую, несовместимую со здравым смыслом причину этой смерти, не позволяя сосредотачиваться на чём-то другом, рассеивая внимание и превращая дорогу и похороны в беспорядочное чередование душераздирающих сцен. В памяти болезненно застревало и разрасталось до ненормальных размеров лишь то, что имело касательство к его постоянным думам. Особенно ярко он помнил, как горько рыдала госпожа Васар, а его мозг в это самое время точила неотвязная мысль, что эта мать сама убила своего ребёнка. Он ужасался этой бездушной мысли, но не мог её отогнать, а потом, словно оправдывая его бессердечие, эта же женщина вспоминала подробности проклятия своего предка, вдохновенно пересказывала все детали мнимой встречи Чорады с Нигейросом и пророчила, пророчила, пророчила…