Айрис Мердок - Зеленый рыцарь

Питер, поначалу откинувшийся на спинку кресла, выпрямился, потом подался вперед и, поджав губы, продолжал напряженно слушать. Он ответил все тем же тихим голосом:

— Вы дьявол. Вам прекрасно известно, что это лживые речи. Вы пытаетесь смутить меня. Ваше греховное, нацеленное на брата намерение обернулось против меня. Вы порочный человек, и вы совершили злодейство. Кому-то придется заплатить.

Лукас, отказавшись от своей менторской позы, заметил:

— Ну вот, вы и сменили тон. А как же прощение, о котором вы разглагольствуете? Вот брат мой, к примеру, простил меня, вы же видите, он сидит рядом со мной. Уж если он смог снизойти до прощения, то ваше прощение, если вы настаиваете на нем, может считаться само собой разумеющимся без каких-либо дополнительных неуместных церемоний.

Питер, помолчав, сказал:

— Вы полагаете, что мой гнев и мои угрозы всего лишь шутки?

— Вовсе нет, вы весьма реалистично сравнивали процесс отсечения моих рук с отрезанием куска сыра.

— Мне хотелось бы отправить вас в ад.

— Мой дорогой, я уже живу в аду и жил в нем с самого раннего детства.

— С тех пор как меня вернули к жизни, я думаю и даже мечтаю именно о вашем убийстве, практически только о нем и ни о чем другом.

— Вы можете осуществить свою мечту в любое время, если вам хочется отправиться в тюрьму.

— Мне лишь хотелось еще раз увидеть ваше лицо и избранную вами жертву. Вы отвратительно порочное чудовище и заслуживаете смерти. Но я не хочу убивать вас, это слишком безболезненная судьба. Уверяю вас, что я чрезвычайно серьезен. Меня приучили к кровопролитию, и я уже говорил вам, что отлично знаком, скажем так, с практической хирургией. Я хочу искалечить, изувечить вас, хочу, чтобы вы повредились умом…

— Воздаянием за жизнь в аду является известный вид храбрости. Я ничего не боюсь, и, уж безусловно, меня не пугают ни моральные принципы, ни ваши скверные фантазии. Неужели вам самому они не противны? Умерьте лучше вашу ядовитую злобу. К чему так лелеять ее, ведь жить с ней, должно быть, чертовски мучительно?

— Кстати, я оставил письмо моему адвокату, и если со мной что-то случится, то обвинение предъявят именно вам!

Лукас рассмеялся:

— Ох, дорогой мой, я же вам не угрожаю. И позвольте мне также заверить вас, что я не оставил никаких посланий моему адвокату!

Питер встал и в ярости отпихнул назад кресло. Беллами, тоже поспешно вскочив, опрокинул свой стул и поднял его. Клемент сдвинулся вперед на краешек стула. Лукас облокотился на стол и подпер рукой подбородок.

Питер поднял с пола пальто и шляпу.

— Я ваш судья, — произнес он и добавил в крайнем волнении, отрывисто и неразборчиво: — Небеса… свернутся… как свиток…

Лукас хранил молчание. Он сделал легкий жест, то ли сочувственный, то ли прощальный.

Питер решительным шагом направился к выходу, и Беллами, в отчаянии глянув на остающихся братьев, поспешил за ним. Хлопнула входная дверь.

Словно не услышав стука захлопнувшейся двери, Лукас продолжал сидеть, задумчиво глядя в окно. Клемент ждал заключительных слов брата. Поскольку Лукас продолжал молчать, Клемент, подобно зрителю, покидающему закончившийся спектакль, рассеянно взял лежавшую рядом куртку, встал, оделся, поправил на покинутом Питером кресле украшенную вышивкой подушку и отнес его обратно к камину. Клемент также взял за верхнюю перекладину спинки стул, на котором сидел Беллами, и отнес на должное место к книжным полкам. Наконец он вернулся к столу и встал перед Лукасом. Поскольку Лукас продолжал смотреть в окно, Клемент сказал:

— Ладно, я пошел, до свидания.

— Не уходи пока, — подал голос Лукас, дружелюбно взглянув на брата, — Посиди еще немного.

Клемент вынес из-за стола свой стул и сел напротив Лукаса. Он подумал, что они оба одержимые, оба сумасшедшие колдуны.

— Как странно, — промолвил Лукас, — что он использовал образ сворачивающихся в свиток небес. Он встречается в книге Исаии, а потом повторяется в Откровении [60] Книга пророка Исаии, гл. 34:4; Откровение Иоанна Богослова, гл.6: 12–14. . У Исаии так описывается гнев Господа, изливающийся на грешные народы. А в Откровении тот же образ упоминается при описании того, что произойдет после снятия шестой печати, когда сотрясется земля, почернеет солнце, упадут звезды и скроется небо, свившись как свиток. Но ведь иудеи не читают книг Нового Завета. Интересно все-таки, в какой же вере он воспитывался?

— Безусловно, в той, которая одобряет идею возмездия, — ответил Клемент. Он чувствовал себя совершенно вымотавшимся, и ему очень хотелось поскорее уйти.

Лукас продолжил, говоря меланхолично, с каким-то мечтательным видом:

— Художники, знаешь ли, именно художники во многом отразили идеи христианства! Но на фреске «Страшный суд» Микеланджело изобразил также Христа как карающего судью с поднятой дланью! Вот будет интересно, если окажется, что в каком-то смысле существует жизнь после смерти.

— Лук, ты же не веришь в такие вещи!

— Не в традиционно описываемом смысле. Вполне допустимо, что после формального установления смерти тела его мозг может продолжать работать в какой-то сумеречной зоне, подобно заведенному механизму.

— Выздоровевшие люди, описывающие подобные сцены, все-таки не умерли!

— Да, но ведь в этом есть своеобразная и потрясающая достоверность, как и в понятиях буддийского бардо [61] Бардо — закрепившийся в европейской и русской культуре термин буддизма, обозначающий пребывание в промежуточном состоянии после смерти до нового рождения. или христианского чистилища… Да и греки тоже изображали ад в виде некоего сумеречного мира.

— Лук, как ты можешь говорить такое…

— Безусловно, он прав, он жив лишь наполовину, как зомби, жуткая марионетка, кукла. Человеческий мозг скрывает множество тайн. Да успокойся ты, Клемент, я просто размышляю. Что касается сворачивающихся в свиток небес, то это еще более правдоподобно, наша планета является чудом природы, которое в следующем веке мы разрушим нашими собственными порочными и бессмысленными действиями. Наша история очень скоро подойдет к концу. Теперь, когда Господь умер, нам наконец открылась правда, и, более того, эта правда уже посажена на короткий поводок. Во всяком случае, мы ничтожны, и наши занятия не имеют никакого значения. Ладно, мне пора вернуться к работе.

— Но зачем ты все это так повернул? Он, казалось, настроился на дружелюбный лад, толковал об оливковой ветви, а потом опять разъярился. Тебе не следовало дразнить его.

— Мой милый, раздразнил его именно ты, вот в чем кульминация трагедии. И знаешь, я теперь склоняюсь к мысли, что мы с самого начала неверно разыграли эту партию.

— Ты подразумеваешь, что нам следовало настаивать на шуточной, глупой игре, на том, что ты никогда не намеревался?.. Все равно ничего нельзя доказать…