Александр Киричек - Водоем. Часть 1. Погасшая звезда

— Ну, конечно, родит, чай не девочка — не впервой рожает!

— А если кровотечение откроется, что будем делать?

— Типун вам на язык, Федор Иваныч! Чего бы ему открыться-то?

— А вот откроется, и всё, а нас потом под суд — муж у этой дамочки молодой, да волевой, видать со связями, он нас в покое не оставит.

— А мы на него жалобу напишем, что он товарища Сталина плохими словами называл, тогда и посмотрим, кто кого засудит!

— Ой, доболтаешься ты у меня, Ирка. Смотри мне! Чтоб больше от тебя таких идей не слышал. Лучше сходи-ка к роженице, посмотри, как она там.

— Давайте лучше вместе, а?

— Ну, пошли-пошли…

Но как ни просили милости у судьбы, как ни увещевали роженицу, чтобы та правильно дышала, правильно лежала, правильно тужилась, но ребенок не выходил, а через час прекратились и схватки. Ругая весь белый свет, в особенности нашу систему здравоохранения, Федор Иванович на рассвете решился на кесарево сечение. «Все же, не боги горшки обжигают! — сказал он себе. — Была не была!» Проштудировав быстренько «Справочник фельдшера», освежив в памяти алгоритм операции, он приступил к экзекуции. Разрез, правда, оказался немного больше, чем нужно, зато малыша было легко вынимать. Когда мальчик захныкал, то доктор с облегчением вздохнул в первый раз. Во второй раз он перевел дыхание, когда вытащил послед, почистил матку, зашил шов, а кровотечение так и не открылось. Все же ближе к обеду он решил от греха подальше отправить роженицу и ребенка в районную больницу, к тому же женщина чувствовала себя неважно, изрядно измучившись за ночь. И только перед сном, воссоздавая в памяти события прошедших суток и хваля себя за сноровку и умелые руки, Федор Иванович вдруг понял, что в спешке взял не тот скальпель — вместо прокипяченного, стерильного, но оказавшегося недостаточно острым, он впопыхах схватил другой, запасной, но не из стерилизатора, а прямо со стола, и, если ему не изменяет память, то именно этим скальпелем он предыдущим днем вскрывал нарыв на пальце у молодого рабочего с железной дороги, да так и забыл положить в банку для грязного инструмента. «Авось, пронесет, — подумал престарелый эскулап. — Надо верить в лучшее… Ведь у организма должен быть свой иммунитет…».

Но не пронесло… Через неделю после родов Анфиса, уже собираясь выписываться из больницы, внезапно почувствовала себя хуже — резко подскочила температура. А еще через пять дней, несмотря на все усилия врачей, она умерла от сепсиса, так и не узнав, что ту роковую ночь её муж провел в объятиях её единственной дочери, а её единственная дочь не только лишилась девственности, но и зачала в своем чреве новую жизнь, которую ждало замечательное, но не слишком долгое будущее.

После скоропостижной кончины супруги Тимофей Костров, не долго думая, женился на ее любвеобильной дочери. Со стороны этот жест выглядел вполне разумным — никто и не догадывался, что страсть соединила их еще до смерти Анфисы Спиридоновны. Но, как оказалось, соединила ненадолго! То ли Тимофей осознавал свою вину, то ли вина угнездилась в подсознании и точила его душу помимо воли и разума, так или иначе, но с того самого момента, как Маша родила в конце ноября ему второго сына, он стал все чаще и чаще прикладываться к бутылке. Юная Мария, в сердце которой жар страсти не угасал, а, напротив, ширился и крепчал, к «греху» мужа относилась не просто терпимо, с пониманием, а даже с толикой одобрения. Нередко видя недовольную гримасу на лице вернувшегося с работы Любимого, она не единожды выставляла на стол чакушечку, и пока муж с ней расправлялся, сидела перед ним и ласково сверлила его лоб своими синими очами. Но однажды муж не вернулся!

А под утро его разрезанное на несколько частей тело нашли на полотне железной дороги — после смерти Машиной матери молодожены переехали в более перспективное Мамоново, где Тимофей и служил на железной дороге электриком. Что стало причиной гибели так и осталось загадкой. Люди говорили всякое — то ли сам он пьяный попал под поезд, то ли кто-то его ограбил (в тот день давали зарплату, а денег при нем не обнаружили) и полуживого положил под стальные колеса очередного товарняка, — но достоверно правды не знал никто! Тем не менее, это не мешало Маше винить себя. «Вот она расплата за грех! — корила она себя в минуты слабости. — За желание получить чужого мужа! За нелюбовь к матери! За разврат! Хотела счастья? Ну, вот и получила, милая!»

Только с уходом Тимофея, вслед за которым тут же умерла и бабушка, Маша поняла, что осталась одна, осталась без работы, значит, без средств к существованию, с двумя мальчишками на руках, первого из которых она тихо ненавидела, а второго, собственного, любила всем сердцем…

Ничего ей не оставалось другого, как идти работать на железную дорогу, где как раз вовремя появилась вакансия товарного кассира. А ребятишек пришлось поручить сердобольной соседке, у которой своих было трое, но, в отличие от нее, Маши, был живой и хорошо зарабатывающий муж. Впрочем, большую часть времени братья были предоставлены сами себе, и пока их мать за жалкие 400 рублей в месяц следила каждый день с утра до вечера за разгрузкой-погрузкой вагонов, они выживали сначала в голодные 40-е, а потом и в более мягкие 50-е…

Несмотря на то, что Виктор был старше Ивана почти на целый год, старшинство между братьями довольно скоро перешло к младшему. В немалой степени поспособствовала этому Маша, старавшаяся то явно, то незаметно подсунуть Ванечке более толстый кусок, нет, не мяса, а простого хлеба, и вместе с тем внушить братьям, что именно Ваня — старший, главный, что именно он и ее надежда, и опора, и наследник, и будущий глава семьи. Со временем появилась в хозяйстве коровка — уж кто-кто, а Маша умела ухаживать за буренками! И тогда повзрослевший Витя понял, что брату Ване достаются и самые жирные сливки, и сметанка, и маслице, а ему, почему-то, порой не достается ничего, кроме кислой простокваши…

Быть может, достанься Вите иное сочетание генов, вылившееся в другой, более сильный и твердый характер, то смог бы он восстать против несправедливости, смог бы начать борьбу за первородство, за главенство, за старшинство, но природа поскупилась и, казалось, в компенсацию за все напасти, выпавшие на юные плечи Марии, отдала все лучшее, что было в неизвестном ей костровском роду, именно ее сыну, любимому Ванечке…

А в роду этом было намешано всякого, о чем Маша и не догадывалась, и только когда Ваня стал взрослеть, превращаться из малыша в мальчика, отчетливо поняла, какого талантливого сорванца родила на свет! А после случайно увиденного эпизода, когда в свои семь лет Ваня выказал себя одновременно и мужчиной, и воином, задумалась о силе костровской крови!