Галина Долгая - Бирюзовые серьги богини

Тансылу проснулась и, опершись на руку, наблюдала за другом, задумавшимся у костра.

— Аязгул.

Он повернулся на голос. Улыбнулся. Подбросил дров в костер; сняв чашу с очага, подошел к Тансылу. Она села. Язычки огня отражались в ее глазах, в них не было и тени страха. Казалось, что ничего не произошло, что они, как и раньше, просто охотились и, застигнутые ночью, остались в пещере до утра.

— Тансылу, нам надо принять решение, — Аязгул смотрел в сияющие глаза и боялся, что его слова поднимут в душе девушки бурю, — нам надо ехать к дальним пастбищам и надо торопиться, чтобы успеть раньше Ишбулата.

— А что Ишбулат?

Аязгул опустил глаза.

— Давай покушаем, похлебка готова.

Он достал из хурджуна глубокие миски, горсть сушенных творожных шариков; прихватив чашу с похлебкой краями рукавов халата, налил горячий суп в миски. Распаренные куски мяса, дымясь, остались на дне.

— Ешь, Тансылу, суп восстанавливает силы, ешь, — он подхватил длинный кусок мяса и протянул девушке.

— Так что Ишбулат? — прихлебывая из миски, Тансылу разглядывала друга, — что-то ты не договариваешь. — Она прожевала мясо, закусила кислым куртом [12] Курт — сделанные из створоженного кислого молока сухие шарики. . — Ты боишься, что я буду плакать? Не бойся. Говори. Что было после того, как я уехала? Как ты узнал об Ульмасе? Бурангул к отцу приезжал? Что сказал?

Аязгул отставил свою миску, промокнул губы рукавом халата.

— Бурангул убил всех воинов, которые сопровождали тебя к мужу, его люди убили Таргитая, и с ним еще троих воинов, когда они сражались у Батыр-камня. Дойла ушла с Таргитаем, взяв на себя твой грех. Смерть Ульмаса отомщена — из жизни ушли девять человек нашего племени, двое из твоей семьи. Ты знаешь, Тансылу, законы кочевья, — он взглянул в лицо девушки. На нем застыла маска гнева. Даже Аязгул не мог наверняка сказать, о чем она сейчас думает, что скажет или сделает в следующий момент, но он продолжил:

— Бурангул не успокоится. Он ищет тебя, чтобы убить. Наше племя защитит тебя, как просила Дойла. Но надолго ли? Если Ишбулат станет вождем, он сделает все, чтобы умять это дело и жить в мире с Бурангулом. Потому нам надо опередить его и убедить наших воинов, что ты наследуешь власть, как единственная дочь Таргитая, и по последней воле твоей матери. Понимаешь, Тансылу?

Она кивнула. Аязгул ожидал, что, узнав о смерти родителей, девушка расплачется, но из ее глаз, превратившихся в щелочки, не упало ни слезинки.

— Тансылу, — Аязгул взял ее руку. Она разжала кулак и чуть дрожащие пальчики легли на широкую ладонь, — ради твоей безопасности и по воле твоей матери, мы должны объявить, что стали мужем и женой.

Тансылу отдернула руку, словно обожглась, в глазах засверкали искры.

— Нет, слышишь, нет! Мне не нужен муж!

Она встала, дерзко глядя в глаза тоже поднявшемуся охотнику. Но он резко взял ее за плечи и медленно, но твердо сказал:

— Обещаю тебе, что никогда не прикоснусь к тебе, как мужчина. И каждому, кто только подумает об этом, перережу глотку. Но для того, чтобы ты могла встать во главе племени, мы должны стать мужем и женой. Одна ты — всего лишь женщина, а я — никто. Вдвоем мы — сила. Тем более, что твоя мать благословила нас перед уходом. Вот, — он достал бусы, — вот, это тебе передала мать. Она сказала, что они будут хранить тебя от демонов. Это сделано в ее стране…

— Я знаю, — перебила Тансылу.

Гнев ее растворился в новом выражении, в котором смешались и скорбь, и детский страх, и жалость. Тансылу взяла бусы, прижала ладони с ними к лицу, вдохнула запах матери, который еще витал между бусинами, собранными на тонкий кожаный ремешок.

Аязгул обнял девушку. Он понимал ее без слов, и восхищался ее стойкостью. В свои пятнадцать лет, Тансылу уже познала кровь и горе, унижение и страх, но это не сломило ее, и воинственный дух, живший в ее сердечке, зажигал глаза гневным огнем.

— Я согласна стать твоей женой, но помни свое обещание, Аязгул!

Они смотрели друг другу в глаза, и это была молчаливая клятва.

— Седлай коней, муж, мы выходим.

Утро всадники встретили верхом. Солнечный свет торопливо бежал за ними вслед, спускаясь по пологому боку холма в долину. Когда солнце ослепительно засияло в белесом небе, Тансылу и Аязгул уже мчались во весь опор по степи, обгоняя время и ветер.

Серебристые нити ковыля стелились по земле, до самого горизонта степь колыхалась волнами, теплый воздух трепетал над пахучим травяным морем, и два всадника летели в нем, как миражи …

— Арман!

Игривый ветер подхватил звонкие нотки и понес их вперед, как добычу, но рассыпал по пути и, не успев огорчиться, снова вернулся к девушке, влетел в распущенные волосы, растрепал, шутя подкидывая русые пряди. Не угомонившись, перебрался в гриву лошади, но та, почувствовав натянувшийся повод, остановилась, и ветер, потеряв интерес и к лошади, и к всаднице, улетел в степь.

Арман, будучи чуть впереди, услышал голос Симы, оглянулся, осадив коня. Тоненькая, грациозно выгнув спину, девушка в живом облаке волос походила на сказочную фею. Сердце юноши обожгло огнем. Он остановился. Сима помахала ему и пришпорила кобылу.

— Давай поедем медленно, а то я едва не задохнулась от такой скачки, — в глазах Симы отражалось возбуждение, шальная улыбка блуждала на губах.

Арман, поддавшись порыву, приблизился так, что бока лошадей соприкоснулись, привлек девушку к себе и поцеловал. Пегая кобыла под Симой взбрыкнула и отошла на шаг, всадница едва не потеряла равновесие. В выражении лица радость сменилась недоумением. Некстати вспомнились слова подруги: «Это так приятно!». «Да, — Сима облизнула губы, приятно… но… что это я?..»

— Что на тебя нашло? — от чувства неловкости появилось раздражение.

Сима отвернулась. Волосы упали на лицо. Достав заколку, она собрала их на затылке. Арман тем временем слез с коня, сорвал несколько цветочков, что прятались под ковылем. Когда он появился перед Симой — улыбающийся во весь рот, с цветами, — она совсем растерялась. А он рассмеялся и протянул к ней обе руки. Сима сама не поняла, как она вынула ногу из стремени, положила ладони на горячие плечи Армана и оказалась в его объятиях.

Осторожные шаги любви… Первый — самый трогательный. Прикосновения рук, будто бы случайные, говорящие взгляды, словно зовущие, близкое дыхание — горячее и волнующее, и первый поцелуй — нежный и мягкий. И вдруг взрыв чувств, понимание обретения родственной души, доверие, страсть и снова осторожность…

— Не бойся, любимая, я не обижу тебя.

Шепот, как ласка, нежность губ у ушка, пульсирующая жилка на шее. И вокруг колышущееся серебристое море.

— Арман, мне кажется, что наша встреча неспроста. Нас будто бы кто-то вел друг к другу.