Юрий Леж - Черный дом

В первые месяцы утешало только то, что подобные приступы накатывали не так часто, ну, может быть пару раз в неделю, а потом и вовсе стали, казалось бы, отступать под давлением лекарств, спокойной домашней обстановки, любящей женщины… Как жаль, что это только казалось. За последние дней сорок приступы возобновились и участились. Теперь едва ли не через день Алексей чувствовал себя глубоким, разбитым стариком, не способным жить самостоятельно. И все равно — не хотел сдаваться и уступать контузии права на свое тело…

— Н-н-настя!! — чуть заикаясь, позвал Воронцов, стараясь голосом не выдать накатывающееся раздражение и злость. — Н-н-настя…

Второй раз он мог бы и не повторять, Анастасия возникла в комнате, безмолвно и невесомо, как тень, будто и не вошла, привычно открыв двери, а просочилась сквозь них. Она была… красива. Пожалуй, только это слово и возникало при первом же взгляде на уже не юную, но прелестную своим зрелым обаянием женщину. Воронова крыла волосы крупными кольцами локонов обрамляли чуть смуглое, матово-гладкое лицо, высокие, густые брови казались нарисованными вычурным художником, великолепные яркие губы были чуть приоткрыты, будто Настя хотела что-то сказать, да так и замерла на полуслове. Темные, глубокие глаза её горели сильным внутренним огнем любви. Домашний, короткий халатик обнажал красивые длинные ноги едва ли не до середины бедра и с трудом удерживал под своим покровом высокую грудь, которой явно было тесно в обрамлении легкого шелка.

— Уже встал и почти оделся… — проговорила она ненужные слова только, чтобы обозначить свое присутствие в комнате. — Хочешь позавтракать?

Конечно, Настя сразу же приметила дрожащие руки, нервный взгляд Алексея, но уже привычно не подавала вида, что признала надвигающийся приступ. Незачем, считала она, травмировать и без того расшатанную психику мужа, напоминая и причитая над очевидным.

— Погоди с завтраком, родная, — попросил Алексей, немного успокаиваясь в душе, на него вид и любые слова этой женщины производили умиротворяющее впечатление. — Помоги вот… застегнуть рубашку…

Ловкие женские пальчики справились с этой задачей в секунды и как-то невольно, может быть, своими прикосновениями, может быть, простым присутствием успокоились, притушили начавшую подыматься в душе Алексея волну нервного раздражения. Не теряя даром времени, Анастасия не только помогла мужу окончательно одеться, но и как-то ненавязчиво, что даже и близко не напоминало санитарное сопровождение, пропутешествовала с ним до ванной комнаты, а оттуда уже и в кухню. Все ту же современную, заставленную обновленной бытовой техникой и так разительно отличающуюся от антиквариата остальных комнат двухуровневой квартиры Воронцова. Ни у самого Алексея, ни у Насти за прожитые совместно годы так и не вошло в привычку завтракать, обедать и ужинать в столовой, эта комната оказалась предназначена для приема редких гостей на различных семейных и личных торжествах, вроде дней ангела, празднования Нового Года… хотя и такие праздники Алексей нередко проводил в рейдах или просто на службе.

Усаженный женой за стол, Воронцов уперся локтями в столешницу, сцепил в замок пальцы, чтобы уменьшить пробивающую их дрожь и невольно залюбовался ладной фигуркой женщины, сразу же захлопотавшей у плиты.

— Тебе чего хочется, Алешка, ветчины или колбасы? — спросила Настя, поворачиваясь к холодильнику, пока на большой, чугунной, от прадедов, наверное, еще сохранившейся и верно служащей в хозяйстве сковородке разогревалось масло.

— М-м-м-не хочется, чтобы с-с-скорее наступил в-в-вечер, и ты бы с-с-с-села рядом со мной, взяла г-г-г-гитару и что-нибудь с-с-с-спела… или просто с-с-с-сыграла… зад-д-д-душевное… — откровенно ответил Алексей.

Когда-то Анастасия выступала с цыганскими и городскими романсами с эстрады, имела определенную популярность… они ведь так и познакомились — после концерта, который организовала для штурмовиков Нина Березина, позвав своих знакомых и знакомых знакомых певцов, поэтов, литераторов, актеров скрасить нелегкую службу тех, кто в мирные дни оставался на переднем крае, в окопах, очень часто рискуя жизнью ради блага других. Но потом Настя стала женой. И сама, без всяких посторонних подсказок, поняла, что выбрала свой путь в жизни правильно, отказавшись от шумных залов, аплодисментов и частых неприличных предложений прямо в гримерке. Но петь она по-прежнему любила и никогда не отказала бы мужу, даже если бы он просил об этом ежевечерне… и хотя её вокал под аккомпанемент гитары действовал на Алексея очень благотворно, помогая расслабиться и успокоиться, лечащий врач в личной беседе с Анастасией не рекомендовал делать этого излишне часто. "У любого лекарства есть передозировка, сметающая в мусорную корзинку все положительные стороны самого лекарства… — заметил доктор глубокомысленно. — Вот только вашу личную дозу вы уж определите самостоятельно. Это слишком… интимно, что ли…"

Поэтому Настя не стала отвечать мужу утвердительно, хоть он и приметил вспыхнувший где-то в глубине её глаз огонек радости, ведь любому артисту, чтобы они не говорили вслух о себе и своем отношении к публике, в душе приятно, если кто-то попросит его показать свой талант.

— А тебе снова мешают сны? — уклончиво спросила Анастасия, проворно расставляя на столе тарелки и раскладывая приборы.

— Нет, сны не мешают… — задумчиво отозвался Алексей. — Кажется, я к ним давно привык, вот только с утра…

И в самом деле, сознательно, после пробуждения, Воронцов уже не испытывал сильных эмоций от увиденного, как это бывало раньше, в первые недели после контузии, когда частенько повторялось одно и то же сновидение…

А снилось ему почерневшее, сожженное огнеметными залпами поле, перерытое окопами и траншеями с остекленевшими от дикого жара брустверами, оплывшими стенками, еле различимым дном, засыпанным черной пылью, бывшей когда-то людьми. От малейшего дуновения ветерка, от самого легкого движения над полем подымался черно-серый пепел и долго-долго кружил над землей невесомой завесой.

Второй взвод, а с ними и унтер-офицер Воронцов передвигались по полю короткими перебежками, то и дело приземляясь на брюхо, вздымая тучи пыли и стараясь сквозь нее оглядеться, на сколько позволяли это сделать окуляры противогазов. Идти через сожженное огнеметами поле без средств защиты не захотел никто из штурмовиков.

Припав на колено и локоть после двух десятков быстрых шагов, Ворон отчаянно закрутил головой, пытаясь хоть что-то разглядеть в густом пылевом тумане, и в этот момент что-то будто кольнуло его тонким острым лучиком в глаз… Из кучки спекшегося нечто, бывшего когда-то человеческим телом, торчали помутневшие от огня металлические суставы кисти руки… и продолжение их терялось в пелене пепла… Чужая мертвая кисть вдруг зашевелилась, явственно опираясь о землю, как делал бы это человек, пытаясь подняться…