Лэйни Тейлор - Дочь дыма и костей

— О, это вовсе не волшебство. На самом деле желания не исполняются.

— Зачем тогда все это?

Она пожала плечами.

— Ради надежды? Надежда — великая сила. Настоящего волшебства здесь, конечно, нет, но если ты знаешь, чего хотел бы больше всего на свете, и хранишь в себе надежду как огонек, она может осуществиться. Это почти как волшебство.

— А на что надеешься ты?

— Рассказывать нельзя. Давай загадывай вместе со мной.

Мадригал протянула косточку.

Она повесила косточку на шею на шнурке отчасти из детского каприза, отчасти из дерзости. В четырнадцать лет, прослужив у Бримстоуна два года, она уже начала проходить боевую подготовку и чувствовала в себе силу. В один прекрасный день, когда Твига вынимал из форм очередную партию лакнау, она принялась его уламывать дать ей одну монету.

Тогда Бримстоун еще не поведал ей жестокую правду о магии и расплате болью, и исполнение желаний она считала забавой. Твига отказал — он всегда ей отказывал, если только дело не касалось скаппи, которые требуют лишь малую толику боли, — и она, раскапризничавшись, забилась в угол. Теперь она даже не могла вспомнить, что за фантазия так много значила для нее, четырнадцатилетней, зато прекрасно помнила, как Исса достала из остатков ужина — тетерева под соусом — косточку и пыталась ее успокоить человеческой забавой.

Исса знала множество историй о людях, именно благодаря ей Мадригал увлеклась этим народом и их миром. Назло Бримстоуну она взяла косточку и устроила целый спектакль по загадыванию желания.

— И все? — произнес Бримстоун, услышав, какой пустяк стал причиной ее раздражения. — На это желание ты потратила бы монету?

Мадригал и Исса уже чуть было не сломали косточку, но остановились.

— Ты неглупая, Мадригал, — сказал Бримстоун. — Если ты чего-нибудь хочешь, добивайся. В надежде есть своя сила. Не растрачивай ее по мелочам.

— Отлично, — ответила она, зажав косточку в кулаке. — Буду хранить ее, пока моя надежда не оправдает твоих высоких ожиданий.

Она повесила вещицу на шнурок. Несколько недель подряд она демонстративно оглашала нелепые желания и притворялась, что раздумывает над ними.

— Хочу пробовать на вкус свои пятки, как бабочка.

— Хочу, чтобы мыши-скорпионы разговаривали. Сдается мне, они знают самые интересные сплетни.

— Хочу синие волосы.

Однако она так и не разломила косточку. То, что начиналось как детский протест, переросло в нечто большее. За неделями шли недели, и чем дольше она не разламывала ее, тем, казалось, достойней должно быть желание — скорее даже надежда .

В роще Скорби это, наконец, случилось.

Она мысленно сформулировала желание, посмотрела в глаза Акиве и потянула. Косточка разломилась ровно посередине, и кусочки, когда их приложили друг к кругу, оказались совершенно одинаковой длины.

— Ой. Не знаю, что это значит. Наверное, оба наши желания исполнятся.

— А может, мы оба мечтаем об одном и том же?

Мадригал мысль понравилась. Ее желание в тот первый раз было простым, ясным и горячим: она страстно хотела увидеться с Акивой еще. Только в этом случае она могла заставить себя уйти.

Они поднялись с вороха одежды. Мадригал вновь натянула платье, для этого ей пришлось извиваться как змее, которая пытается влезть в сброшенную кожу. Войдя в храм, они испили воды из святого источника, бьющего из земли. Она сполоснула лицо, поклонилась Эллаи, мысленно попросив ее хранить их тайну и пообещав в следующий раз принести свечи.

Потому что она, разумеется, собиралась прийти сюда вновь.

Разлука казалась до театральности трагичной, физически невозможной. Улететь и оставить Акиву здесь — до сих пор она и не догадывалась, как это трудно. Возвращалась и возвращалась, чтобы поцеловать его в последний раз. Утомленные поцелуями губы с непривычки распухли, и она представила, как покраснеет от стыда, когда всем станет ясно, чем она занималась ночью.

Наконец она полетела. Маска, которую она держала за одну из длинных лент-завязок, порхала рядом, как попутная птица, внизу вращалась тронутая рассветными красками земля. После празднества город затих, подернутый дымкой, в воздухе витал оставшийся от фейерверка запах пороха. Потайным ходом она пришла в подземный храм. Ворота отпирались на звук ее голоса — такие чары наложил на них Бримстоун, — а охраны не было, так что никто ее не видел.

Все оказалось просто.

В тот первый день она волновалась и осторожничала, не зная, что произошло в ее отсутствие и чего ждать. Однако судьба непостижимым образом плела свои нити: в то утро с побережья Мирея явился шпион с известием о приближающихся серафимских галеонах, и Тьяго отбыл из Лораменди почти сразу же после того, как вернулась Мадригал.

Отвечая на вопрос Чиро о том, куда она подевалась, Мадригал что-то солгала. С тех пор отношение сестры к ней изменилось. Мадригал постоянно ловила на себе странный, рассеянный взгляд Чиро, которая затем быстро отворачивалась и занималась своими делами как ни в чем не бывало. Виделись они теперь реже, отчасти потому, что Мадригал существовала в своем новом, тайном мире, а отчасти из-за Бримстоуна — ему в то время была необходима помощь, поэтому ее освободили от всех других обязанностей. После новых атак войск серафимов ее батальон не мобилизовали, и она с иронией думала о том, что благодарить за это следует Тьяго. Он огородил Мадригал от любой потенциальной опасности, которая могла лишить ее «чистоты» до того, как у него появится время на ней жениться. Наверное, ему просто некогда было перед отбытием отменить приказ.

Дни Мадригал проводила в лавке и в храме вместе с Бримстоуном, нанизывая зубы на нити и создавая тела, а ночи — так часто, как только могла, — с Акивой.

Для Эллаи она приносила свечи и кулечки с любимой пряностью луны и тайком таскала еду, которую после любви они ели руками: медовые сласти, и греховные ягоды, и жареную птицу, чтобы утолить ненасытный голод, и никогда не забывали вынуть счастливую косточку из птичьей груди. Приносила она и вино в изящных сосудах, и крошечные чашки, вырезанные из кварца, чтобы пить его. Чашки они полоскали в святом источнике и хранили возле алтаря.

Разламывая косточку перед каждой разлукой, они загадывали следующую встречу.

Часто, работая бок о бок с Бримстоуном, Мадригал думала, что он знает ее тайну. Взгляд золотисто-зеленых глаз застывал, и казалось, он пронзает ее насквозь. Она говорила себе, что так больше не может продолжаться, что это безумие, которое следует остановить. Однажды она даже репетировала, что скажет Акиве, когда вновь прилетит в рощу Скорби. Однако увидев его, она выбрасывала все мысли из головы и погружалась в удовольствие в месте, о котором они сейчас думали как о мире из ее истории, — о рае, который влюбленные должны наполнить своим счастьем.