Алексей Шаманов - Заарин

«Ада-дух!» — с ужасом подумал Гомбо, привставая, но Петрович легонько ткнул его в грудь. Этого хватило, чтобы он рухнул на место, больно ударившись затылком. Подушка удар не смягчила. Сам же ее стружкой и набивал. Слабо он ее набил, дурак.

А Толя с Лехой уже накрывали его крышкой. Он успел поднять руки, и у них ничего не вышло. Временно. Потому что сверху навалился ада-дух Петрович, и крышка плотно села на место. Хороший все-таки Леха столяр. Пристрогал крышку так, что даже щелки не оставил, сволочь…

— Эй, хватит! — Гомбо считал, что все это пусть идиотская, но шутка.

И они смеялись. И заколачивали крышку гвоздями на сто двадцать.

Гомбо колотил изнутри, но от этого было мало проку. Сверху сидел Петрович и, как всегда, руководил:

— Скорее, мужики, подвода ждет. Закончите, по семьдесят пять копеек выдам!

«Это значит, он мои деньги между ними поделил, сука!» — невольно подумал Гомбо.

Потом его куда-то несли, но недолго, потом везли и несли снова… Он надеялся, что это шутка, до тех пор, пока не услышал Толин шепот:

— Прости, Гомбо, — и на крышку не стали падать комья земли.

Он орал и колотил кулаками, разбивая их до костей. Он вышиб гвозди, крышка приподнялась, и на него посыпался грунт. Но мужики быстро орудовали лопатами, и скоро он нутром почувствовал над собой двухметровую толщу земли. Он задыхался, он бился всем телом, он уже не орал, он хрипел, но все было тщетно.

И тогда он понял, что у него остался лишь один выход…

…Он проснулся. А когда открыл глаза, поспешил снова зажмуриться до боли, потому что увидел мужчину, склонившегося над ним с застывшим безумным взглядом. Этим мужчиной был он сам, Гомбо Хандагуров…

Он знал со слов Учителя, что подобное возможно, но понимал, что это не сулит ему ничего хорошего.

Он замер с закрытыми глазами, готовый к смертельному удару ножом, к унижению, к чему угодно, однако вскоре услышал, как человек, он сам, шепча бурятские ругательства, удаляется от него. Выждав минуту, Гомбо открыл глаза и никого возле себя не увидел. Огляделся: комната незнакомая, диван незнакомый… Как, интересно, он попал в эту, судя по обстановке, русскую избу, причем зловонную до предела?

Он встал с дивана и направился к выходу. За дверью была еще одна комната, столь же неопрятная, с двумя дверями. Гомбо открыл левую. Она вела на улицу. С облегчением вдохнув свежий воздух, он уже собирался шагнуть за порог, когда услышал рычание. На крыльце сидела жирная свинья и, оскалив зубы, рычала. С желтых прокуренных клыков капала слюна… Гомбо захлопнул дверь.

«Наверно, это все-таки была собака, — подумал он. — Я просто не успел разглядеть. Да, конечно, собака. Серая, жирная, поганая псина с клыками тигра-людоеда…»

Придя в себя, он толкнул правую дверь. Она вела на ту же улицу (так ему показалось), но собаки-свиньи не было и в помине.

Гомбо вышел на крыльцо и огляделся. Солнце стояло в зените. На небе ни облачка. Безукоризненно прямая линия одно- и двухэтажных домов тянулась с севера на юг, с обеих сторон пропадая за горизонтом. Одна улица, и все… Где же город? Как он попал в эту… в это место? Дома утопали в зелени, на грядках что-то росло. Дышалось легко. Воздух был пропитан ароматом цветущей черемухи.

Он сам не понял, как пошел. Ну и слава богу. Если бы стал думать, до сих пор стоял бы на месте, как осел, выбирая направление…

Дорога была фунтовая, хорошо утрамбованная. Людей не было. Вообще не ощущалось никакой жизни, лишь изредка слышался отдаленный собачий лай. Дома не казались брошенными. Все они были разными и одновременно похожими, будто построенными по одному проекту. Но одни были с надстроенными вторыми этажами, чисто побеленные и покрашенные, а другие, не тронутые хозяевами со времен строительства, ветшали, разрушались и выглядели убого, хотя и в них угадывалось родство с двухэтажными холеными красавцами. Несколько раз он видел дома-калеки, недоеденные пожаром, и уже явно нежилые развалины, заросшие лопухом и крапивой.

Гомбо шел и глазел. Глазел и шел… Черт его знает почему, но ему уже стало все равно, придет он куда-нибудь или нет. Сам процесс ходьбы и созерцания нескончаемых строений захватил его полностью.

Изредка в памяти всплывали образы недавнего кошмара. Что, если он спит теперь (это было похоже на сон), а то, что считал кошмаром, — явь? Может быть, он лежит сейчас, заживо погребенный, потерявший от удушья сознание, а эта улица, весь этот мир лишь его предсмертный бред?

Тогда Гомбо ускорял шаг, находил дом посимпатичней, останавливался, рассматривал детали отделки и трогал теплый чугун ограды. Это помогало. Гладкий, покрытый черным лаком чугун был самым надежным доказательством реальности происходящего.

Он не знал, сколько шел — может, пять часов, а может, всего час, когда понял, что оказался у цели. Откуда взялась такая уверенность? И этого он не знал.

Дом, перед которым он остановился, отличался от остальных, и не только тем, что построен был в форме юрты. Одна его половина была чистенькая, свежевыбеленная, а другая — вся закопченная, обгорелая, с двумя овальными чистыми пятнами. Гомбо подошел ближе. Это были не пятна, а портреты. На одном взлохмаченный злой старик, до сердитых глаз заросший седой бородой, на другом старушка с аккуратно прилизанными, тоже седыми волосами, глаза которой так и лучились добротой и пониманием. Глядя на эту бабушку, хотелось уткнуться лицом в ее колени, ощутить запах чистой, выцветшей от многолетней стирки юбки и какого-то глубочайшего сочувствия, не нуждающегося в словах, и плакать. Ни о чем конкретном. Просто плакать, чувствовать ее руку на своей голове и знать, что вместе со слезами из души уходит скверна… Жаль, у Гомбо никогда не было такой бабушки, тем более и она, и злой старик черты лица имели вполне европейские…

Ощутив спиной чей-то взгляд, Гомбо обернулся. На скамейке у дома напротив сидел человек лет под шестьдесят, с вполне обычной наружностью, с хорошим умным лицом. Сельский учитель, недавно вышедший на пенсию, должно быть.

— Вы что-то ищете? — спросил он со спокойной улыбкой.

— Да, ищу. Как мне попасть в город? Где я вообще нахожусь?

— Попасть в город? Это вы скоро узнаете сами. А находитесь вы… — (Улыбка у него, конечно, хорошая, но она уже начинала действовать Гомбо на нервы.) — Это вы тоже скоро узнаете сами. Или не узнаете, что, впрочем, значения не имеет.

— Как это — не имеет значения? — спросил озадаченный Гомбо. — Что тогда имеет?

— Дом, напротив которого вы стоите. Ведь вы хотели спросить про него?

— Про него? — удивился Гомбо, но тут же и понял, что пенсионер прав. — Да. И еще портреты. Кто эти люди?

В глазах мужчины читалось удовлетворение, словно он выполнял то, ради чего был рожден, — ответить на пару вопросов незнакомого путника.