Максим Далин - Обманная весна

Грин замер перед большим образом Божьей Матери. Его губы беззвучно шевелились и, Иван мог поклясться, слеза скользнула вниз по каменной скуле. Ему было наплевать на порицающих старух и на средневековые декорации. Грин снова находился не здесь — Иван дорого дал бы, чтобы понять, где. В раю? Или?..

Иван устал его ждать. Устал укладывать в голове Грина, истово молящегося полчаса подряд, украдкой смотреть на часы и неумело креститься. Поэтому, когда Грин очнулся, тряхнул головой и потянул Ивана за собой, тот пошел с наслаждением ребенка, которого, наконец, отпустили со скучного урока.

— Знаешь, — шепнул Иван с виноватым видом, — не слишком-то я… Как бы это… верующий стал.

Грин хмыкнул. Иван устыдился окончательно. А тут еще батя, товарищ или, может быть, наставник Грина, вышел навстречу — такой же театральный, как все тут, такой большой, бородатый, в облачении, таком же помпезном, как вся здешняя обстановка — и Ивану стало совсем уж неловко от непонятных причин, он смешался и растерялся.

— Товарища привел, Илья? — спросил батя.

— Ага, — сказал Грин, широко улыбнувшись. — Товарища. По оружию. В командировке были вместе, а теперь собираемся вместе чистить город от всяких тухлых гадов.

— Он тоже… видит? — спросил священник, выделив последнее слово.

Грин рассмеялся.

— Ничего он не видит, пока не покажешь. Вы ведь тоже не видели, пока я не показал, отец Николай. Что такого? Это у меня вроде дара или наказания — а остальным легче живется…

Иван не знал, куда деть глаза. Неловкость достигла пика; в церкви, казалось, стояла тропическая жара. Иван знал, что у него горят щеки, горят уши — и ему было до слез стыдно за собственный стыд. Он перестал прислушиваться к словам, очнувшись лишь, когда Грин отправился зажигать свечи.

Отец Николай смотрел строго и испытывающее, но в отсутствие Грина это, почему-то, не вызывало такой невероятной неловкости.

— Отец Николай, — сказал Иван, — а вы не думаете, что Грин — сумасшедший?

Священник помолчал, размышляя.

— Н-не думаю, — сказал он после длинной паузы. — Ты — Иван? Илья о тебе рассказывал… Так вот, Иван, я бы не называл Илью безумцем. Он… ты ведь, как большинство современных людей, если и веришь, то условно и на всякий случай? Тогда тебе будет сложно принять то, что твой друг — ясновидящий. То, что он наблюдает, выглядит ужасно… но это его удел, судьба, понимаешь? — и вдруг еле заметно улыбнулся. — Илья-бесобой… Он настоящий, Иван. В наше время живут единицы таких, как он. Илья видит первопричину зла.

Иван задумался. Зла он видел достаточно, и ему не казалось, что вампиры — основа чего бы то ни было. Осознавать их реальность было очень страшно и очень гадко, но, по самому большому счету, она ничего не решала. Мир с вампирами, если только суметь принять факт их существования как данность, до смешного мало отличался от мира без вампиров. С точки зрения Ивана, вампиры просто не могли творить больше зла, чем люди — а считать ли злом природные катаклизмы, вроде катастроф и эпидемий, он не понимал.

— Не вампиры же причина всех зол, — ляпнул он раньше, чем хорошенько обдумал форму высказывания.

— Безусловно, — неожиданно согласился отец Николай. — Они только доказывают современным атеистам факт существования причины.

— Дьявола?

— Вот именно.

Иван кивнул, в душе жалея, что ему не страшно и не горько от этих слов. Страстно хотелось проникнуться спокойной убежденностью отца Николая или истовостью Грина, но стоило начать думать о дьяволе, о первопричине зла — и страсть тут же выгорала в дешевую оперетту, в голливудский мистический триллер — Джек Никлсон в главной роли…

— Если существуют вампиры, значит, существует и то, что их создало, — сказал отец Николай, и Иван услышал, как рассмеялся подходящий Грин:

— Доказательство от противного! Забавно, отец Николай! А знаете, что? Вере-то доказательства не нужны, вот в чем дело!

— Видишь, Иван, — улыбнулся и священник, но в этот раз его улыбка показалась Ивану несколько натянутой. — Илья совершенно настоящий, в вере он крепок.

— Ванюха, что ты тут философствуешь? — сказал Грин, щурясь. — Нечего переливать из пустого в порожнее. Есть ходячие дохляки, я их вижу и буду отправлять в ту яму, откуда они выползают. Я ненавижу все противоестественное, а ходячий жмур — противоестественная штука, нет?

— Да, — кивнул отец Николай. — Только это тяжело осознавать. Ты знаешь, как настороженно я относился… к твоим сражениям… пока ты не уничтожил тварь у меня на глазах. Я сам изрядно… скажем, растерялся, когда увидел, что это — не суеверие и не мелкое вранье некоторых современных писак… Забыть было бы куда приятнее, чем помнить… знаешь, Илья… иногда я радуюсь — да, радуюсь тому, что Господь меня уберег от такого дара, как твой.

Полуулыбка Грина стала победительной. Священник сделал короткий вдох, собираясь что-то сказать, но Грин его опередил:

— Только не говорите, что я горжусь, батюшка, — сказал он, махнув рукой. — Я бы гордился, если бы себя переламывал — но мне, действительно, не страшно, понимаете? Это не хвастовство. Мне хорошо. Я чувствую себя на высоте. Я чувствую, что живу не зря — это так сильно, что просто совершенно не страшно. И никогда не было страшно.

— Даже не знаю, хорошо это или плохо, — сказал отец Николай, окончательно мрачнея. — Иногда мне кажется, что в этом есть что-то ужасное.

Грин отрицательно мотнул головой.

— Ничего ужасного, — сказал он насмешливо. — С людьми воевать ужаснее. А вообще, знаете, батюшка… вы — как доктор в полевом госпитале. В войне участвуете, но в атаку не ходите. Поэтому не знаете, что в бою… в бою на страх времени нет. Других эмоций хватает.

Священник чуть нахмурился, но не возразил. Грин заговорил о Иване, о крестике и еще каких-то вещах ритуального толка; градус разговора снизился. Иван слушал вполуха и думал.

Отец Николай, похоже, не был наставником Грина. Между Грином и священником существовала некая очевидная связь, действительно, похожая на связь солдата с врачом; они друг в друге нуждались, но приоритеты имели совершенно разные. Ивану вдруг показалось, что батюшка, пожалуй, боится Грина — и уж совершенно точно боится тех сил из темной реальности, среди которых Грин существует.

Священник не может не общаться с Грином, подумал Иван. Это — его профессиональный долг. Но он не хочет общаться с Грином. Ему неприятно.

Отца Николая отвлекли бабуси в платочках. Они говорили громко и разом; худенькая, носатая старушка, распространяясь об «охальниках, которым что церковь, что кабак — все едино», с плохо скрытой ненавистью посматривала на молодых людей. Грин не стал никого перебивать, усмехнулся жестко и печально, кивнул головой, как отвесил церемониальный поклон, перекрестился и пошел прочь.