Юрий Волузнев - Черное зеркало

После бани ее повели в так называемую гримерную, передав Ларису из рук Зинки в другие руки, которые и должны были довершить создание требуемого облика вожделенной «Катеньки»…

— Какую ей прическу делать? — покосилась сухопарая тетка в сторону одного из Ларисиных провожатых, которые вели ее от инстанции к инстанции.

— Валерий Геннадьевич сказал, что ничего делать не нужно. Пусть так остается. Разве что распушить немного…

— Ясно… Обрядить как? О белье заикался?..

— Черный пояс с резинками. И чулки, тоже черные… Бюстгальтер с кружавчиками…

— А трусики?

— Не надо… Сверху только пусть будет как гимназисточка…

— Тоже мне эстет!.. — усмехнулась тетка. — Козел похотливый…

— Чего, чего?.. — грозно напружинившись, переспросил парень.

— Заткнись, шестерка! — огрызнулась на него гримерша. — Твое дело помалкивать и делать что прикажут… А ты не трясись! — бросила она Ларисе. — Ничего страшного он с тобой не сделает. Нечем уже. Отгулял свое… Так просто обнюхает да полижет где-нибудь. А потом дрыхнуть завалится. Вот и весь секс…

Через пару часов Додик доложил, что все в порядке, и Ларису, в коротеньком коричневом платьице с белым кружевным воротничком, наконец допустили к Валерию Геннадьевичу.

Он обратился к парням:

— Вы за дверью побудьте. Если что понадобится, я позову. А без дела — до утра не беспокойте.

Когда они остались вдвоем, старик заблагоухал.

— Заждался, заждался, голубушка!.. — ворковал он, усаживая Ларису на кровать. — Неужто, думаю, что-нибудь не так?.. Обошлось, слава Богу!.. Умница, Катенька, не подвела, не испачкалась всякой гадостью… Ну так, присядь, присядь-ка на краешек…

Лариса молча исполнила приказание.

Валерий Геннадьевич семенил по комнате во фланелевых голубых кальсончиках в обтяжку и такого же цвета рубашке.

— Сейчас мы с тобой ляжем, и ты мне все это снимешь, — показал он на свое одеяние. — Сама. Своими ручками… Мне это очень приятно будет… А я с тебя — платьице. Сам расстегну… А уж там и поиграем…

— Ты меня, старика, уж извини, милая, — продолжал он. — Здоровьишко, понимаешь ли, уже не то стало… Так что оргазма тебе не обещаю. Ну, если сама сумеешь, то честь тебе и хвала… Мы с тобой, красавица, пошалим тут немного, пофантазируем… Ты ведь не против, правда? — вдруг спросил он с подозрением. — Конечно, не против… Ты, я знаю, умницей будешь. Так уж уважь меня, старика, будь поласковее. Сделай, так сказать, скидку на возраст. И постарайся понять, чего мне захочется… Будь добра, не отказывай, если о чем тебя попрошу… От тебя-то ничего не убудет, а мне приятное сделаешь. Угодишь. Вот тебе и зачтется… А то ведь если я в тебе разочаруюсь, — ну что тогда прикажешь мне делать? Нечего… Разве что мальчикам подарить… А они тебя хотят… По глазам вижу, что хотят… Да и как не хотеть?.. Уж от них-то ты точно оргазм получишь. И не один… А потом… Так что слушайся меня. Если мне угодишь, то и будущее себе обеспечишь. В хороший дом устрою. В дорогой… А не в какой-нибудь притон для бомжей залетных… Так что будь умницей…

Он сидел на краю кровати в своих голубых кальсонах и рассуждал. Случайно ему на глаза попался брошенный пистолет. Снова развеселился.

— Это же надо!.. — посмеивался он, вертя пистолет в руке. — Зачем же они тебя так подставили? Ума не приложу… А ты тоже не догадываешься?

Лариса помотала головой.

— Это хорошо, что ты молчишь. Понимать начинаешь… Умненькая девочка… Ну, садись, садись поближе… Не раздевайся пока. Я сам начну. Потихонечку… Чтобы удовольствие растянуть.

Старик показал жестом, что готов предстать перед нею во всем своем великолепии. Лариса, содрогаясь в душе от отвращения, но стараясь до поры до времени не обнаружить своих истинных чувств, начала медленно, как он этого требовал, стягивать с его тощего, сморщенного тельца голубенькие кальсончики и рубашку. Аккуратно, чтобы случайно не рассердить его, положила белье на одеяло…

Тот щурился и пускал пузыри от удовольствия. Сидел на краю кровати и игриво шарил сухонькими ручонками у нее под платьем…

Внезапно в глазах старика промелькнула какая-то мысль.

— Ни разу, понимаешь ли, с киллером не спал, — захихикал он. — Тем более с таким, который тебя же и убить собирался… В этом есть своеобразный шарм… — Он встрепенулся. — Ну-ка, давай поиграем!.. Держи свою игрушку!

Он сунул в руки Ларисы пистолет.

— Я сейчас лягу, а ты… Ну-ка, встань надо мной на коленках! Вот так… Чтобы мой животик между твоих коленок был…

Старик приподнял подол ее платьица.

— Ах, как красиво! Чулочки черненькие, ножки беленькие!.. И, так сказать, черненький Бермудский треугольничек прямо надо мной… Красиво… А ты целься как будто мне в голову. Целься… И приседай, приседай… своим треугольничком на меня… На меня… Вот так. Вот… Хорошо… Курок-то нажимай, нажимай… Не бойся, не выстрелит.

Лариса стояла в нелепой позе, раздвинув колени, держа в руках бесполезный пистолет. Краем глаза видела, как между ее ног слабо трепещет вялая, сморщенная плоть… С нарастающим презрением смотрела на осоловевшую от блаженства, морщинистую, лепечущую всякую чушь физиономию… И лихорадочно думала, как бы так быстро и бесшумно, чтобы не привлечь внимания дежурящих за дверью мордоворотов, расправиться с этой мерзкой образиной.

И тут ее осенило. Прилив свежих сил нахлынул на нее. И сознание собственного превосходства окрылило ее и приказало действовать. Решительно и беспощадно.

Вот кто заплатит за все мучения и унижения сегодняшнего дня!

Лариса улыбнулась.

Хищно. Плотоядно. Жестоко.

— Чего же смеешься? — почему-то обиженно и удивленно спросил старик, словно его окатили из ведра. — Ты что, Катенька?..

Лариса улыбнулась еще шире, в упор глядя на ничего не понимающего Валерия Геннадьевича.

Затем молниеносно схватила валявшиеся рядом голубые кальсоны и быстрым движением глубоко запихнула фланель в разинутый от удивления рот старика. Тот брыкнулся. Но Лариса лихорадочно начала впихивать туда все больше и больше ткани, как можно глубже проталкивая ее в глотку стволом пистолета.

Старик замахал руками, отпихиваясь, стараясь вырвать штанину кальсон, полностью забившую ему рот. Не в силах издать ни звука, он только утробно хрипел, бешено вращая наливающимися кровью глазами, извиваясь и дрыгая ногами. Голова откинулась назад. Нижняя челюсть выворотилась к самому кадыку.

Лариса уперлась коленом в солнечное сплетение, затолкнула в горло еще часть фланели, с силой воткнула туда ствол парабеллума и всей своей тяжестью налегла на рукоять пистолета, вогнав его буквально до предела, стараясь удержать равновесие и не дать сбросить себя с бьющегося в конвульсиях тела.