Александр Дюма - Тысяча и один призрак

Так мы дошли до монастыря Ганго, мы пробрались через живую изгородь из кустарника, составлявшую ограду кладбища. Как только мы вошли сюда, я увидела в темноте могилу Костаки рядом с могилой его отца; я не знала этого, а между тем теперь безошибочно угадала ее. В эту ночь я знала все. Перед открытой могилой Грегориска остановился.

— Костаки, — сказал он, — еще не все погибло для тебя, и голос Неба говорит, что ты будешь прощен, если раскаешься. Обещаешь ли ты уйти в свою могилу? Обещаешь ли ты больше оттуда не выходить? Обещаешь ли служить Богу, как ты теперь служишь аду?

— Нет! — ответил Костаки.

— Ты раскаиваешься? — спросил Грегориска.

— Нет!

— В последний раз, Костаки!

— Нет!

— Ну хорошо! Зови же на помощь сатану, а я призываю Бога, и посмотрим, за кем останется победа.

Одновременно раздались два возгласа, мечи скрестились, и засверкали искры; борьба длилась одну минуту, которая показалась мне целой вечностью. Костаки упал. Я увидела, как был занесен над ним страшный меч, как он вонзился в тело и пригвоздил его к свежевскопанной земле. В воздухе раздался восторженный, почти сверхчеловеческий крик. Я подбежала. Грегориска стоял, но шатался. Я бросилась к нему и подхватила его в свои объятия.

— Вы ранены? — спросила я с тревогой.

— Нет, — сказал он, — но в таком поединке, дорогая Ядвига, убивает не рана, а борьба. Я боролся со смертью, и я принадлежу смерти.

— Друг мой, друг мой, — воскликнула я, — уйдем отсюда, уйдем отсюда, и жизнь, быть может, вернется!

— Нет, — возразил он, — вот, Ядвига, моя могила, но не будем терять времени, возьми немного земли, пропитанной его кровью, и приложи к причиненной им ране, это — единственное средство защитить тебя в будущем от ужасной любви.

Я повиновалась, вся дрожа. Я нагнулась и взяла окровавленную землю; нагибаясь, я видела пригвожденный к земле труп, освященный меч пронзил его сердце, и черная кровь обильно текла из раны, как будто мертвец только что умер. Я размяла комок окровавленной земли и приложила ужасный талисман к своей ране.

— Теперь, моя обожаемая Ядвига, — сказал Грегориска слабеющим голосом, — выслушай мои последние наставления. Уезжай из этой страны как можно скорее. Одно лишь расстояние даст тебе безопасность. Отец Василий выслушал сегодня мою последнюю волю и выполнит ее. Ядвига, один поцелуй! Последний и первый! Ядвига! Я умираю.

При этих словах Грегориска упал около своего брата. При всех других обстоятельствах на кладбище, у открытой могилы, между двумя трупами, лежащими один подле другого, я сошла бы с ума, но, как я уже сказала, Бог придал мне силы, соответствующей обстоятельствам, при которых мне пришлось быть не только свидетельницей, но и действующим лицом. Когда я оглянулась в поисках помощи, то увидела, как открылись ворота монастыря и монахи с отцом Василием во главе приближались попарно с зажженными факелами и пели заупокойные молитвы.

Отец Василий только что вернулся в монастырь, он предвидел то, что должно было случиться, и во главе своей братии явился на кладбище. Он нашел меня живой рядом с двумя мертвецами. У Костаки лицо было искажено от последней конвульсии. У Грегориски, напротив, лицо было спокойное и почти улыбающееся. По желанию Грегориски его похоронили возле брата. Христианин оберегал проклятого. Смеранда, узнав о новом несчастье и моей роли в нем, захотела повидаться со мной. Она приехала в монастырь Ганго и узнала от меня все, что случилось в эту страшную ночь. Я рассказала ей все подробности фантастического происшествия, но она выслушала меня, как слушал меня Грегориска, без удивления и без испуга.

— Ядвига, — ответила она после некоторого молчания, — как ни странно все, что вы рассказали, вы рассказали истинную правду. Род Бранкованов проклят до четвертого колена за то, что один из предков Бранкованов убил священника. Пришел конец проклятию, ибо, хотя вы и жена, но девственница, а у меня больше нет детей. Раз мой сын завещал вам миллион, берите его. После моей смерти я выделю часть моего состояния на благочестивые дела, а остальное будет завещано вам. Послушайтесь совета вашего супруга, возвращайтесь как можно скорее в страну, где Бог не допускает таких страшных чудес. Мне никто не нужен для оплакивания моих сыновей. Прощайте, не беспокойтесь больше обо мне. Моя судьба принадлежит только мне и Богу. — И, поцеловав меня, по обыкновению, в лоб, она уехала и заперлась в замке Бранкован.

Неделю спустя я отбыла во Францию. Как Грегориска надеялся, так и случилось: страшное привидение больше не посещало меня по ночам. Здоровье мое восстановилось, и от этого происшествия остался лишь один след — смертельная бледность, которая сохраняется до самой смерти у всех, кому пришлось испытать поцелуй вампира.

Дама смолкла. Часы пробили полночь, и я могу сказать, что даже самые храбрые из нас вздрогнули при этих звуках. Пора было расходиться. Мы попрощались с Ледрю. Этот прекрасный человек умер год спустя. Впервые с момента этой смерти я получаю возможность воздать должное достойному гражданину, скромному ученому и честному человеку. И спешу это сделать.

Я никогда больше не был в Фонтене. Воспоминание о проведенном там дне оставило у меня глубокое впечатление, странные рассказы, выслушанные мной в один вечер, оставили столь глубокий след в моей памяти, что я, рассчитывая, что они возбудят и в других такой же сильный интерес, какой я испытал сам, собрал разные предания и рассказы в разных странах, в которых я перебывал в течение восемнадцати лет: в Швейцарии, Германии, Италии, Испании, Сицилии, Греции и Англии, и составил этот сборник, который выпускаю теперь для моих постоянных читателей под названием «Тысяча и один призрак».

Иксион (Ixion) — царь лапифов, допущенный к пиру богов; воспылал любовью к Гере и за это в наказание был прикован Зевсом в преисподней медными цепями к огненному колесу, вечно вертящемуся с неимоверной быстротой.

Ратин — шерстяная ткань с короткими завитками густого ворса на лицевой стороне.

Санкюлоты — во время Французской революции насмешливое название черни, не носивших коротких брюк, как аристократы, а надевавшей длинные ( франц . sans — «без», culotte — «короткие штаны»).