Елена Чудинова - Декабрь без Рождества

— Ну и что с того? — ощерился баварец. — Похитить меня у вас не получиться, у меня ведь нету оснований опасаться за свою жизнь! Чем, как ни страхом за оную можно принудить к повиновению человека — средь бела дня, в большом городе? А я не боюсь, я насквозь вижу вашу слабость: убить меня вы не можете!

— Он не может вас убить, Превосходный Князь Царской Тайны, — сквозь зубы процедил Тёкёли, обращаясь к германцу. — Ни вас, сильного и могущественного, ни самого смиренного из живущих, никого. Он священник. Но в случае необходимости вас могу убить я. И сделаю сие не моргнув глазом.

— Ференц!.. — масон, выронив бонбоньерку, беспомощно схватился за сердце. — Ты уже убил меня.

— Еще нет. Обойдемся без аллегорий. Поздороваемся же, Филипп! — Тёкёли раскрыл иезуиту объятия. — Личина так осточертела мне, что я считал минуты до твоего прихода.

— Осторожнее!

— Пистолет у старой лисы разряжен, — Тёкёли демонстративно повернулся спиною к масону. — Не с кулаками же он на меня кинется?

— Как всегда, мальчишествуешь, — улыбнулся аббат Морван, все же обнимая венгра. — Успокойся! Благодарение Господу, тебе личина более не нужна.

— Этого не может быть… Ференц, я знаю тебя с твоих двадцати годов! Католический шпион средь нас! Невозможно, католики слишком дорожат эфемеридой, которую называют душою! — голос масона сделался отчаянным, молящим. Казалось, разум его мутился. — Разве ты католик?

— Я католик. — Отвращение, которым на глазах наливался устремленный на масона темный взгляд Тёкёли, был много красноречивее слов.

— Но ты же проходил все посвящения! — Зубы масона выбивали дробь. Нежданное преображение соратника во врага потрясло его до самых глубоких глубин.

— Проходил… — Отвращение в лице венгра становилось все сильнее: словно, долго удерживаемое под запретом, оно не враз могло достичь своей полной силы. — Я из проклятого рода, видите ли. Грязная работа как раз для меня. Ею занимался отец, занимались деды и прадеды. Строго говоря, моя мать не хотела быть с моим отцом — из-за родового проклятия. Но человек слаб, а женское сердце еще слабее. Много размышляя над книгами, я понял, что особо огорчаться ей не стоило. То, что течет в моих жилах со стороны матери, тоже вызывает большие сомнения. Она — из кочевого народа, пусть даже знатной крови. Кочевые народы служат Злу и несут Зло. Но живая душа сильнее древней власти. Можно и Добру послужить, чихнув на то, что в жилах. Так что все посвящения я прошел.

— Тогда ты больше не католик! Ты отлучен!

— Похоже, что так. Ничего. Когда все, узнанное мною за долгие годы франкмасонства, записанное, ляжет в тайных хранилищах Рима, я буду каяться. Долго, весьма долго. И, может статься, к седым волосам хотя бы, я буду допущен к святому Причастию.

— Как же ты сумел войти в доверие ко мне? — почти простонал масон. Лицо его кривилось, словно от терзаний мигрени.

— Да всякими способами, не без магнетизма, в том числе, — ответил Тёкёли с неожиданной усталостью в голосе. — Но это не суть важно. Большего, нежели я уже знаю, мне не узнать. Посему пришла пора остановить того, кто прибыл в эту страну со злоумышлением.

— Положим того, зачем я прибыл, вам не прознать, — криво усмехнулся каменщик.

— Я не Рылеев, понял сразу, — Тёкёли недобро сверкнул черными глазами. — Самая частая человеческая глупость — недооценка противника.

— Нам вполне ясно, чего ради столь значительная персона утруждала себя путешествием, — отчеканил священник. — Ясно, чего нельзя передоверить, ради какой мерзости вы прибыли. Ради ритуального убийства.

— Напыщенное злодейство из оперетты! — ощерился каменщик. — Подите на улицу, скажите, что есть в мире силы, ищущие присовокупить Николая Романова к Карлу Стюарту и Людовику Бурбону! А еще лучше — напишите в книге, да издавайте! Кто поверит?

— Никто, — священник печально улыбнулся. — Только ведь и «гадина», кою вы чуть было не «раздавили», чему-то учится. Мы никого не просим нам верить. Мы врачуем общественное мнение понемногу, меж тем занимаясь тем, что должно. Разве мы предъявим сие обвинение масонству? Нет, мы лишь втайне предотвратим то, ради чего затевался сей мятеж.

Крупная испарина выступила на лбу германца. Казалось, в невысоких стенам было слышно, в каком страшном напряжении мечутся его мысли в поисках спасения.

— Умно, — наконец произнес он, поникнув плечами. Казалось, масон отчаялся и сие странным образом его успокоило. — Может статься, теперь вы меня и обошли. Но в меньшей, куда меньшей мере, чем думаете сами. Вольные каменщики умеют ждать. Этот Николай либо какой-нибудь другой, сейчас либо сто лет спустя… — германец улыбнулся со старомодной слащавостью. — Впрочем, не стану лукавить. Скрепить общественный договор надлежащей жертвой было бы приятнее не через сто лет, но теперь… И все же не в моем приятстве дело. Христианская Европа не устоит, ее институты падут. Процесс сей обширен. И сегодня он продвинется даже в случае нашего поражения. Сегодня много русских едва не молится Наполеону Бонапарту, нашему ставленнику. Что перед этим победа русского над ним оружия? Император Наполеон — победитель русских! Настоящий, истинный победитель! Мерами его жизни любой честолюбивый русский юноша мерит свою. Сколько русских произносят в день слово «Тулон», вкладывая в него самые сокровенные свои упования? А теперь мы не пожалеем ни денег ни влияния, дабы подарить русскому обществу новых героев. На это, а не на их победу, была настоящая наша ставка. Вы презираете в них убийц? Лучшие из юношей станут завтра молиться этим убийцам.

— Гиль! — Аббат Морван, сначала внимавший с напряженным выражением в лице, рассмеялся, не скрывая чувства облегчения. — Никогда подобного не случиться в этой прекрасной стране. Всему есть предел, в том числе и человеческому безумию!

— Убийцы, завистливые бездари, ничтожества! — подхватил Тёкёли презрительно. — Правду можно скрыть лишь в одном случае — когда победители пишут историю! Но на сей раз бунтовщикам не победить… Худо-бедно, а мы оказались готовы… Не выпади бунтовщикам карты с отсутствием Цесаревича в столице, заговор был бы раскрыт безо всякого мятежа. Нескольких недель к тому недоставало, уж Пестель с Муравьевым были арестованы… Я готов об заклад биться — мятеж будет подавлен! А нового, нового не допустит Сабуров! Еще пять годов тому, в Троппау, [49] Имеется в виду контрреволюционный конгресс, созванный в 1820 году Священным Союзом. я понял, что о Сабурова масоны обломают зубы в России. Право, Филипп, новый Император даст ему куда большую власть, нежели прежний…

— Вы называете при мне имена, строите планы… — Старый масон, чему-то было обрадовавшийся, пожелтел лицом. — Вы вправду убьете меня?