Елена Чудинова - Декабрь без Рождества

— Самоубийств следовало ждать, — мрачно заметил аббат Морван. — Самоубийство и одержимость идут рука об руку. Несчастный! Но между тем зачем оказалась в руках у того Якубовича булавка?

— Вы говорите то же, что и Роман, — усмехнулся Роскоф.

— А вы не запамятовали, кто меня воспитывал? — улыбнулся иезуит. — Мать не раз говорила, что дедушка Монсеньор почитал Романа Сабурова за родного внука.

— Вам повезло больше нас, отец, — заметил Тёкёли. — Нам так не посчастливилось повидать Антуана де Роскофа.

— Разве что… — Платон Филиппович оборвал сам себя. — Что же, друзья мои, решено с нашей поездкою в Кленово Злато? Жена моя и дети будут рады. Как раз нужно мне забрать их из монастыря. А Роман пусть ловит Кюхельбекера, убийцу несостоявшегося.

— Кому-то удалось бежать?

— Ну да, одному, и, конечно же, в Польшу. Ну да сие вопрос дней. Мятеж разгромлен, — Роскоф невесело вздохнул. — Завтра Рождество. А на душе безрадостно. Чувство такое, будто в нынешнюю зиму Господь наш не родится на свет. Разве заслужила Его рождение страна, что едва не восстала на священный институт монархии?

— Декабрь без Рождества? — Филипп Морван легко поднялся и подошел к темному окну. — Да сохранит нас от такого Господь! Киньте грусть, Платон де Роскоф. Гляньте, какой щедрый кружевной снег нисходит с Небес. Он убелит наши грехи. Рождество будет.

В просторном кабинете было тепло. Китайский экран светился так ярко, что фигурки двух красавиц, переходящих ручей через горбатый мостик, перекинутый меж берегами, заросшими цветущими вишнями, колеблясь, отражались в вощеном паркете.

— А, я тебя ждал.

Слова молодого Императора прозвучали сердечно и спокойно, однако ж человек приметливый смог бы разглядеть за этим спокойным радушием немалое напряжение. А приметливости вошедшему было не занимать стать.

— Ждали, Ваше Императорское Величество? — глухо спросил Роман Сабуров. — Выходит, мне не примерещилось с похмелья…

— Нет, Сабуров, не примерещилось. — Николай Павлович вздохнул. — Я знал, что ты будешь в ярости. Однако я действительно приказал свернуть еще три десятка дел.

— Вдогонку к той полусотне, что было закрыто на прошлой неделе, — присовокупил Роман Кириллович. — Что происходит, Государь?

— Я чаю, ты и сам все понял. — Император посмотрел на Сабурова со странным состраданием. — Но надобно же отделить отпетых злодеев от случайных, того простая справедливость просит. Возьмем, например, Кавелина, разве он законченный мерзавец? Малого заморочили, с кем не бывает… Поумней его люди попадаются.

— Кавелин — куда ни шло, переметнулся вовремя, когда нам каждый человек был дорог. Но Годеин, Государь, Годеин! Оба ваши адъютанта — предатели. Люди, преломлявшие с вами хлеб, вхожие в вашу семью…

— Я приказал оставить без внимания. Теперь пусть служат правдою и верой.

— Закрывая их дела, мы обрубаем настоящее расследование по делу лейтенанта Завалишина. А он мне надобен, Государь, ох, как он мне надобен. Без Завалишина мне не ущучить Трубецкого в заграничных и масонских корнях заговора. Закрытие дел Годеина и Кавелина повлечет приостановление расследования, а заодно высвободит шеи Завалишина и Трубецкого из петли.

— Да пусть их живут.

— Право? — Роман Кириллович сердито полез в карманы, извлек одну из многочисленных записок. — «Прекрасно выдумал мой знакомый господин Оржинский: сделать виселицу, первым повесить Государя, а там к ногам его и братьев!» Смотрите, еще и поляки замешались, мало нам масонов. Вот, что думал об участи Вашей сей Завалишин.

— И ты хочешь, чтоб я ему уподобился? Что нам теперь до мелкого самолюбия мелкого человечка, Сабуров? С Трубецкого, конечно, спрос будет больший, он выше летал, куда как выше.

— Но Сперанский, Ваше Императорское Величество? Вот уж кто был высоко! Заговорщики строили планы на его участие в их правлении. Он не мог быть вовсе в стороне.

— Да и не был, похоже. Просто норовил duabus sedere sellis. [55] Усидеть на двух стульях (лат.). Глядел, чья возьмет, чтоб в любом случае остаться во власти.

— Государь! Не хотите же вы, знаючи сие, вправду его оставить?

— У Сперанского был свой резон, Сабуров. Люди, ему подобные, способны принести пользу даже при самых безумных правителях. Ну, коли бы я пропал, выиграла б Россия, пропади он со мною вместе? — По губам Николая Павловича скользнула мальчишеская улыбка. — Отец его был священником в Черкутине. Ты подумай сам, сколько грехов он за свою жизнь отпустил русским людям? Хоть о том в память, один-единственный грех сыну и мы простить можем.

Роман Кириллович не принял шутки, не улыбнулся в ответ.

— Некоторые нити ведут к Ермолову. А мы их обрываем. Сами.

— Так это же Ермолов. Ермолова трогать никак нельзя, сие не имя — легенда. К тому ж, Сабуров, тут, сам, поди, лучше моего знаешь, велика вероятность, что и вовсе он не виновен. Может статься, им лишь прикрывался Якубович.

— Но ведь хотелось бы наверное знать! Опять обрываем.

— Я лично повелел.

Сабуров неприятно скрипнул зубами. Гнев метался в его душе, как зверь в клетке. Дабы кинуть ему кость, Роман Кириллович оборотился от серьезных фигур к особе второй, если не третьей важности.

— А тот почему еще на свободе, Алексей Пушкин?

— Александр, — негромко поправил Император.

— Да по мне хоть Пахом, — огрызнулся Сабуров. — Противу молодчика целый воз показаний соучастников.

— Не так уж и много… теперь, — Николай отчего-то кинул беглый взгляд в сторону камина, [56] По воле ЕИВ действительно были изъяты из десятков дел и сожжены бумаги, касающиеся А. С. Пушкина. дотлевавшего уже, судя по тому, что экран с китаянками светился теперь совсем не ярко.

— Государь… — Сабуров, перехвативший взгляд Императора, взглянул на него так, словно был только что контужен.

— Ты не читал его? Это русский Шекспир, это вершина, выше коей наша литература не поднимется никогда. Да стихи Александра Пушкина…

— Стихи?! — Сабуров побледнел. — Ваше Императорское Величество… Вы это что, вы это серьезно, или с кудрявого дуба упали? Судьба Империи на чаше весов, а вы о каких-то стишках?! Он виновен по самую маковку, этот Алексей…

— Александр, — отчеканил Николай Павлович. — Вот ты теперь его имя запомнить не можешь, а между тем оно будет у школяров от зубов отскакивать в те времена, когда тебя будут помнить только прямые потомки, а меня те же школяры начнут путать нумером с более поздним тезкой, либо считать сыном своего брата.

— Да слыхал я, что из Пушкина этого студиозусы да другие писаки уж сейчас кумир вылепили. Читывал и сам, хорошо пишет, звучно, четко. Только оно тем и хуже, Государь. Уж коли мы о литературе сейчас речь ведем, коли, стало быть, больших забот у нас нету, так позволю заметить, что через стихи и смута легче от человека к человеку перекидывается, нежели через философические трактаты. Стишок любой безусый ментик, сроду двух страниц не прочитавший кряду, запомнит, чтоб на пирушке покрасоваться. Что он еще понапишет, с изменою-то в голове, вы о том думаете?