Либба Брэй - Прекрасное далеко

— Том, я знаю, что мои слова покажутся тебе бредом одного из твоих пациентов в Бедламе, но прошу, выслушай меня. Ты не должен сегодня вечером идти на эту встречу. Я уверена — тебе грозит опасность. Я знаю, что ты вступил в братство Ракшана…

Том пытается возразить, но я вскидываю руку, останавливая его.

— Я это знаю. Твой джентльменский клуб — совсем не то, что ты воображаешь. Это братство существует уже многие века. И им нельзя доверять.

Том мгновение-другое колеблется. И я могу лишь надеяться, что докричалась до него. Однако он разражается смехом и аплодирует.

— Браво, Джемма! Это, без сомнения, самая фантастическая история из всех, что ты придумала. Боюсь, что это не мне, а сэру Артуру Конан Дойлю грозит опасность. Потому что ты можешь превзойти его в искусстве интриги!

Я хватаю его за руку, но он вырывается.

— Поосторожнее с этим пальто! Мой портной, конечно, хороший человек, но уж очень дороги его услуги!

— Том, прошу тебя! Ты должен мне верить! Это не выдумка. Ты им не нужен; им нужна я. У меня есть то, что они хотят заполучить, нечто такое, за что они готовы отдать все на свете! И они взялись за тебя только затем, чтобы добраться до меня!

В глазах Тома вспыхивает жестокая боль.

— Ты точно такая же, как отец! Сомневаешься в каждом моем шаге. В конце концов, почему бы кому-то не пожелать общаться с Томасом Дойлом, вечным разочарованием собственного отца?

— Я не говорила, что…

— Нет, но ты именно так думала.

— Нет, ты ошибаешься…

— Конечно, я всегда ошибаюсь. В том-то и проблема. Ну, только не сегодня. Сегодня я стану частью чего-то большего, нежели я сам. И они сами попросили меня, Джемма. Я им нужен. Я не ожидаю, что ты порадуешься за меня, но ты могла бы хотя бы позволить мне порадоваться самому.

— Том… — умоляюще произношу я, глядя, как он выходит за порог.

Горничная придерживает дверь, стараясь не смотреть на спорящих хозяев.

— И в последний раз повторяю, я не знаю, что ты имеешь в виду, говоря обо всех этих Ракшана. Я о них никогда не слышал.

Он резко оборачивает шарф вокруг шеи.

— Желаю тебе хорошо провести вечер, Джемма. И, пожалуйста, не читай эти твои книги, ты ими уже объелась. От них у тебя в голове рождается слишком много фантазий.

Том быстро уходит к экипажу. Фоулсон подает ему руку, помогая войти, но его злобная ухмылка обращена ко мне.

Отцовская комната освещена одной-единственной маленькой лампой, стоящей возле кровати. Отец дышит тяжело, но он спокоен. Доктор Гамильтон дал ему морфина. Странно, что какой-нибудь наркотик может одновременно быть и средством пытки, и средством успокоения.

— Привет, малышка, — сонно произносит отец.

— Привет, отец.

Я сажусь рядом с ним. Он протягивает мне руку, и я сжимаю ее.

— Доктор Гамильтон недавно ушел, — говорит отец.

— Да, я знаю.

— Да…

Он на мгновение закрывает глаза, потом вдруг резко их распахивает.

— Я думал… мне показалось, я вижу того тигра. Его спину.

— Нет, — тихо отвечаю я, вытирая щеки. — Здесь нет тигра, папа.

Он показывает на дальнюю стену.

— Ты разве не видишь вон там его тень?

На стене нет ничего, кроме расплывчатой тени поднятой руки отца.

— Я его застрелил, ты же знаешь.

— Да, папа.

Отец вздрагивает. Я натягиваю одеяло ему до плеч, но он отбрасывает его, охваченный лихорадкой.

— Он был вон там, видишь? Я не смог бы жить… с такой угрозой… Я думал, я его убил, но он вернулся. Он нашел меня.

Я отираю ему лоб влажной салфеткой.

— Тс-с…

Его блуждающий взгляд находит меня.

— Я умираю.

— Нет. Тебе просто нужно отдохнуть.

Горячие слезы обжигают щеки. Почему мы вынуждены постоянно лгать? Почему правда слишком ослепительна, чтобы душа могла ее выдержать?

— Отдохнуть… — бормочет он, снова погружаясь в наркотическую дрему. — Тигр идет сюда…

Будь я похрабрее, думай я, что правда не ослепит нас навсегда, я спросила бы его о том, о чем хотела спросить еще с того времени, когда умерла матушка: почему его горе оказалось сильнее, чем его любовь? Почему он не может найти в себе ничего такого, что дало бы ему силы бороться?

И неужели ради меня не стоит жить?

— Спи, папа, — говорю я. — На сегодня забудь о тигре.

Оказавшись одна в своей комнате, я умоляю Вильгельмину Вьятт снова показаться мне.

— Цирцея забрала кинжал, — говорю я. — Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста!

Но она не откликается на зов, и я засыпаю… и вижу сон.

В тени большого дерева малышка Мина Вьятт рисует восточное крыло школы Спенс. Она заштриховывает тень у пасти горгульи. Сара Риз-Тоом закрывает солнце, и Мина хмурится. Сара опускается рядом с ней на корточки.

— Что ты видишь, когда смотришь во тьму, Мина?

Мина застенчиво показывает рисунки, спрятанные в ее блокноте. Охотники Зимних земель. Умершие. Бледное существо, живущее в скалах. И наконец — Дерево Всех Душ.

Сара мягко проводит пальцами по рисунку.

— Оно очень сильное, правда? Потому-то они и не хотят, чтобы мы о нем узнали.

Мина бросает быстрый взгляд в сторону Евгении Спенс и миссис Найтуинг, играющих на лужайке в крокет. И кивает.

— Можешь показать мне дорогу? — спрашивает Сара.

Вильгельмина качает головой.

— А почему нет?

«Оно схватит тебя», — пишет она.

Внезапно я оказываюсь в лесу Зимних земель, где на голых деревьях висят проклятые. Лианы сжимают их шеи, ноги опутаны растениями. Какая-то женщина сопротивляется, и острые ветки впиваются в ее тело, удерживая на месте.

— Помоги мне, — сдавленно шепчет она.

Туман рассеивается, и я вижу бледнеющее лицо жертвы.

Цирцея.

Два невыносимо долгих дня я заперта в нашем доме в Лондоне, не имея возможности послать весточку Картику, Энн или Фелисити. Я не знаю, что происходит в сферах, и просто заболеваю от тревоги. Но каждый раз, когда я набираюсь храбрости для того, чтобы призвать магию, я вспоминаю предостережение Цирцеи о том, что магия изменилась, что мы поделили ее, что она может перейти к чему-то темному и непредсказуемому. Я ощущаю, как в углах комнаты скапливаются угрожающие тени, тени того, над чем у меня нет власти, и подавляю силу, отгоняю ее от себя и, дрожа, забираюсь в постель.

Не видя никаких возможностей сбежать, я уступаю необходимости вести жизнь затянутой в корсет леди из лондонского общества. Мы с бабушкой ездим с визитами, пьем жидкий чай, и он при том никогда не бывает настолько горячим, чтобы нравиться мне. Леди проводят время, пересказывая друг другу сплетни и слухи. Это заменяет им свободу — сплетни и пустое времяпрепровождение. Их жизни жалки и полны опасений. Я не желаю жить так. Мне бы хотелось как-нибудь отличиться. Высказать мнение, которое, возможно, окажется не слишком вежливым или даже неверным, но зато будет моим собственным. И даже если меня решат за это повесить, я предпочла бы чувствовать, что иду на виселицу по своей воле.